Ошибка…

-Ну, что ты лежишь? -Старая, сердитая и сонная после ночи медсестра ткнула девочку под ребро, — вставай, дитё кормить надо.
Девочка- подросток не пошевелилась.

Люба наблюдает за ней, прикладывая к груди малышку Анечку, которая жадно хватает грудь.

Дитё совсем, думает Люба, вот какая из неё мать? А куда этот смотрел, поди сам такой же пацан.

Эх, дети, что же вам в машинки да куклы не играется.

В палате, они лежали вдвоём, в первый раз Люба, когда Максима рож ала, в большой, на одиннадцать мест в палате была.

Ох, чего там только не наслушаешься.

И, как при схватках себя вести, и как малыша пеленать, и как ухаживать, всяких советов полно.

А в этот раз, в маленькую палату положили, бокс называется, по роддому желтушка детская ходит, объяснили ей, а её малышка вроде как здоровенькая, в общем, легче убрать здоровых малышей, чем больных.

Ночью привезли вот эту девочку, санитарки перестелили кроватки, сказали малыши с мамками будут, спросили у Любы, не против ли она?

В смысле против? Люба удивилась.

Женщины рассказали, перед ней лежала здесь дамочка. Малышку к ней принесли, так она такой визг подняла, мол, успею ещё нанянчиться, дайте отоспаться хоть в роддоме.

Ей объясняют, что ребёнок заразиться может, неприятно же, зачем рисковать не для неё этот бокс, а для малышки, нет, ни в какую забирайте её на ночь и всё ты тут.

Люба посмеялась и заверила женщин, что наоборот будет рада, если малютка Анечка будет с ней рядом.

А ночью привезли эту девочку.

-Вставай, слышь, — грубо толкает девочку медсестра, — ты не одна такая, королева ишь, дитё говорю кормить надо.

Откажется видно, — поворачиваясь к Любе говорит медсестра, — вот как ноги раздвигать, это мы могём, а как за последствия отвечать, ну…бери ребёнка-то чего сидишь, как курица.

Девочка вяло села, морщась от боли, свесила ноги.

-На, бери ооо, горе луковое. Ты погляди, у неё со с ков дажеть нету, ну. Вот когда мне с ней возиться ещё сколько детей разнести надо.

-А вы идите, идите. Давайте мне ребёнка я ей помогу, идите. Моя наелась, спит.

-Точно ли? — с сомнением в голосе и одновременно с радостью спрашивает женщина.

-Да точно, точно.

Люба подхватывает малыша.

Мальчик, тяжёленький такой, по сравнению с Анечкой, такой увесистый.

-Давай. милая, как тебя зовут?

-Алла…Бережнова, — едва разлепила спёкшиеся губы девчонка.

-Кормить надо, сыночка.

-Я?

-Ну не я же, могу и я молока много, да только тебе самой надо, хотя бы приложить к груди, ну…давай, давай милая.

Девочка поморщилась.

-Ай, больно.

-Ну, конечно больно…Давай.

Малыш был голодный, открывал жадно рот и захватывал половину мамкиной, маленькой не сформировавшейся толком груди.

Господи, думает Люба, дитя дитём ведь.

Алла подержала немного малыша у груди и отклонилась назад, мальчик начал плакать громко и с надрывом.

-Есть хочет, — сказала Люба — давай покормлю его, ишь ты мордастенький, мамка у тебя маленькая, не будем мучить её, хорошо.

Люба кормила мальчика, который жадно хватал грудь и тянул словно молокоотсос, захлёбываясь, торопился поесть.

-Ну, ну маленький, чего ты…успеешь, тётя Люба покормит тебя, не спеши, ну.

Алла опять легла и отвернулась к стенке.

Люба накормила мальчика и положила в кроватку.

Приходили врачи, осматривали детей, разговаривали с мамочками.

Алла отвечала односложно, так Люба узнала, что ей девятнадцать лет.

Надо же, а похожа на подростка, у Бори, Любиного мужа, сестра двоюродная в четырнадцать лет, выглядит больше этой малышки.

-Уж, не надумала ли девка, оставить дитёнка?- спросила вечером санитарка Андреевна у Аллы, та молча смотрела в окно.

До Любы дошло, точно оставить хочет, эх, глупая.

За окном пошёл снег. Большой, пушистый, хлопья, как в сказке какой-то, летят, кружатся прилипают к больничным окнам.

На улице зажглись фонари Люба не включает свет, она тоже смотрит в окно.

-В детстве, пойду на подоконник залезу, за шторку спрячусь и смотрю в окно, — тихо говорит Люба, — я маленькая была, стул подставлю, чтобы залезть, подоконники высоко, мнея так и находили по этому стулу…

Вот, сижу там, мечтаю, маму жду…Потом узнала, что можно не только маму ждать, но и папу, бабушку с дедушкой, сестёр и братьев, тётю и дядю…Всю семью в общем.

Особенно тоскливо зимой было, перед новым годом, у кого были родственники хоть какие -то, ждали их, некоторых даже на каникулы забирали.

Я тоже ждала, только у меня не было никого.

Мать отказалась от меня в роддоме, сбежала в окно.

Её нашли, да…Пристыдили даже, а она глаза выпучила, ни при чём, мол, ничего не знаю, никакого ребёнка не рожала, на выходные ездила в деревню к бабушке с дедом.

Папаша её ещё и разнос особо подсуетившимся врачам дал, что на дочку поклёп такой возвели на дитя. Представилась честным, дочкиным именем какая-то гулящая, а вы…

Это мне потом, нянечка рассказала, когда я подросла, там, в детском доме. Я подумала, что выдумала она эту историю, любила она меня, нянька Зина, не знаю почему, именно меня выделяла.

Я и думала, придумала няня Зина, чтобы я ущербной себя не чувствовала, меня ведь так и не взяли в семью, будто с рождения, печать какая стояла.

Я когда выпустилась, уже с Борей познакомилась, решила поискать по имени и фамилии, мать-то.

Ты знаешь, нашла.

Мы, детдомовские дети, мы всегда идеализируем свои матерей, мы их ставим на пьедестал и любим бескорыстно.

Мы находим оправдание их поступкам, придумываем слезливые истории и сами плачем от жалости к нашим милым мамочкам.

Я нашла её, да она и не скрывалась особо.

А зачем?

Ну подумаешь. родила ребёнка, ну подумаешь бросила, сбежав в окно как бродячая кошка, но кошка уходит на добычу корма для своих детёнышей, а та, которая родила меня, просто сбежала к своей любимой, благополучной мамочке, оставив меня без матери.

Да, няня Зина была права, та, которая родила меня, была из благополучной семьи. Хотя, почему была, она и есть.

У неё мама есть, папа брат и сестра, есть муж и двое детей. Мальчик и девочка, приятные такие, красивые, молодые люди.

Они получают хорошее образование, а ещё такую большую дозу материнской любви, очень жаль, что на меня её не хватило.

Она меня узнала сразу.

Мы с ней одно лицо.

Стояла смотрела на меня, чуть сощурившись.

-Зачем пришла?

-Хотела посмотреть на свою мать.

-Я тебе не мать я просто родила тебя, — ответила равнодушно.

-Кто мой отец?

-Ты думаешь тебе там будут рады? Давай отойдём.

Мы отошли в сторону, Вера так зовут ту, которая просто родила меня, рассказала историю о том, как она будучи глупой девчонкой влюбилась во взрослого, солидного мужчину.

Он приходил к ним в дом.

Она не давала ему прохода, мужчина сдался, хотя…у него дети были старше Веры ну вот, повёлся на молодую.

Через время Вера встретила своего будущего мужа и поняла, что старик ей не нужен, да и он устал скрываться и прятаться и уже устал от своей молодой любовницы.

Так получилось что Вера поздно поняла, что ждёт ребёнка.

Её мужа будущего, призвали в армию,что-то там натворил, учась в институте, в этот раз папа не смог помочь.

А ей, как -то удавалось скрыть ото всех свой живо,т когда пришло время рожать, открылась матери, та вызвала скорую, но видимо посовещавшись с Вериным отцом решили, что этот ребёнок испортит всю жизнь девочке, они тоже захотели отменя избавиться да она сама порешала.

Прибежала в больничном халате и тапочках, чёрных тапочках из дерматина, помеченных белой краской буквами Р.О.

Она мне это рассказала со смехом, как бежала под снегопадом домой, оставив в больнице ту, которая совсем не нужна была…

-Чего ты от меня хочешь, — спросила она опять, — ты моя ошибка, если думаешь что раскаюсь и начну плакать, повиснув у тебя на шее? Нет. Ты досадное недоразумение, я просто не успела избавиться от тебя.

У меня семья дети, положение.

Даже если и всплывёт эта давняя история, мы всегда скажем, что какая -то забулдыга родила и назвалась моим именем.

-Мы похожи с вами.

-Я тебя умоляю, мало ли похожих людей, стечение обстоятельств, не более. У тебя всё? Мне нужно идти…

Так с грохотом упал и разбился монумент матери, созданный мной в своём детском воображении.

У меня есть мама, мне повезло добрая, умная заботливая. У неё единственный сын, мой муж, а я стала дочкой.

Мне повезло.

Повезёт ли этому мальчику? Может быть, его усыновят хорошие люди, он будет расти в любви и нежности, а может и нет, — ни к кому не обращаясь, говорит тихо Люба, — может быть такое, что он попадёт к плохим людям, которые будут издеваться над мальчиком.

А, может быть, как маленькая я, когда -то будет прятаться за шторой и придумывать себе образ мамы…

Люба замолчала глядя в окно за которым шёл снег.

Ночью она слышала, как плачет Алла.

Утром, открыв глаза, Люба не обнаружила девчонки.

Ушла всё -таки, с грустью думает она, эээх…ушла.

Дверь тихонько скрипнула, пропуская маленькую Аллу.

Они молчали.

-Ко мне мама сегодня приедет, — тихо проговорила девочка, а она и была девочка маленькая и напуганная, — я ей во всём призналась. Я думала, думала, что они с папой…что они не примут меня.

А они…папа сказал чтобы я не смела плакать, он сказал, что я молодец, что не избавилась от Русланчика.

-Ты его Русланом хочешь назвать?

Алла кивнула.

-Мы в деревне живём, мама сказала, что я после декрета на работу смогу устроиться, в контору к ней, а папа…сказал что он такой счастливый, он теперь дед.

Алла говорила тихо, а Люба смотрела и думала, как же этот мышонок умудрился стать мамой…

***

-Люба, Любовь…

Люба оглядывается, за ней спешно идёт девушка, красивая, росточком маленькая, а такая кровь с молоком. Где она могла её видеть?

-Алла?

-Дааа. А я, как увидела тебя..вас, чуть с ума не сошла от радости…

-Ну, как вы? Как твой Руслан?

Хорошо, в школу в этом году пойдёт, а как Анечка?

-Да тоже хорошо тоже в школу…Ты замужем? Увидев кольцо на пальце, спросила Люба.

-Да, я ещё дочку родила. Мой Коля, ну отец детей, он же к нам приехал, Руслану год был…

Люба…спасибо тебе.

-За что?

-Я тоже хотела, как твоя…как, та которая тебя родила…я хотела сбежать, всё забыть, уехать далеко- далеко…А потом, твой тихий голос и рассказ, привели меня в чувство.

Я проплакала всю ночь, так мне было жалко, ту девочку Любочку и моего сыночка. Утром попросила разрешения позвонить по телефону, позвонила соседям, те позвали маму…Потом прибежал папа…

Я думала, думала, что меня проклянут и выгонят, а меня…

Спасибо, Люба.

Идёт Люба домой и тихо улыбается, не надо, чтобы было как у неё, нельзя чтобы дети ждали маму, если только она не на работе.

Люба пошла быстрее зная, что Максим и Аня ждут её, Боря придёт позже.

Мой мальчик

— Кто это сделал? Нет, я спрашиваю, кто это сделал?! — ворчала в сенях баба Галя. Голос её, трубный, низкий, чуть хрипловатый, с чем–то клокочущим внутри груди, был всегда тверд и властен. — Кто притащил в дом это? Колька, ты? А ну выйди из–за кустов, вижу я тебя!

Фёдор, Галин муж, вздохнул с облегчением, нащупав под лавкой маленький, пушистый комок.

— Сиди и дальше там, слышь? — шепнул он себе под ноги. — Галка найдет, несдобровать нам. Я думал, она тебя обнаружила, а ты вона где, валяешься, значит?.. Ну ладно, спи покамест, тока тихо!

Дед выпрямился, спрятал руки в карманы заношенного, с лоснящимися обшлагами пиджака. Он внимательно следил за влетевшей в избу женой. Та, тяжело дыша, зыркнула на притихшего Фёдора.

— Ты шишки в углу свалил, а? Я думала, клубок крыс сидит, чуть концы не отдала! Шутник, да? А я не погляжу, что ты муж, не погляжу, что мы с тобой, поди, уж пуд соли съели, а вот возьму ухват, да как огрею! Надо мной шутят они! — распалялась она. — Ты знаешь, что грызуны в доме ни к чему, я их боюсь. Ну что смотришь хитрыми своими, бесстыжими глазами?!

Фёдор, до этого с интересом наблюдавший за бушевавшей женой, втянул голову в плечи так, что уши спрятались в помятом воротнике.

— Не трогал я никакие шишки, что мне, делать нечего что ли?! Сама надысь… Или, погоди, давеча… Или всё же надысь… — бормотал он, почесывая затылок. — Не, третьего дня собрала эти шишки, самовар затевала, потом тебя в пояснице схватило, помнишь? Ты эти плоды лесные и свалила в сенях. Галь, а мож поесть чего дашь? В животе прямо пусто–пусто у меня…

Галина нахмурилась, вспоминая про дела давно минувших дней.

— Да, точно, вспомнила. Мои шишки. Ну а чего ж ты молчал, а? Я на Кольку соседского наорала, а он ни при чем! Вот вечно ты, старый, таишься, наблюдаешь, а мне расхлебывать. Ужин, говоришь? Ладно, иди, руки мой. Я пока на стол накрою.

Федя с готовностью встал, одернул пиджак, только шагнул за порог, как жена взвизгнула, отшатнулась, чуть не сбила его с ног.

— Ты чего? — остановился Федор.

— Там… Там, под лавкой змея! Федя, Феденька, убери её, а! Я тебе и щец дам, и картошечки из печки, только убери…

Мужчина, махнув рукой, вздохнул, подошел к лавке, на которую указывала жена, наклонился и взял на руки дрыгающего тонким, худым хвостиком котенка. Малыш стал вырываться, но Фёдор пока не отпускал.

— Ну что, брат… Пришло время представить вас друг другу…

Галя последние два года стала близорука, многое путала, очки везде забывала, щурилась и пугалась собственной тени.

— Кто это, Федя? Кого ты поймал? Барсук? Енот? Федя, что ты его схватил, брось! Он же бешеный! — всплеснув руками, зашептала Галина.

— Да кто бешеный?! Тьфу, Галка, накрутишь ты себя! Котенок это, Тихон, я его на станции подобрал, будет теперь тут жить, ловить мышей, коль ты их так боишься. Ну, хорошо я придумал? Галчонок, ты погляди, какой он глазастенький! Ну, погляди, погляди!

Он сунул Тишку жене в руки, но та, насупившись, только покачала головой.

— Уноси, Федя!

— Кого? Да ты что, Галка, он же погибнет! Его собаки разорвут! Нет уж, здесь будет жить.

— Да? Ты так удумал? Да не могу я с кошками, ты забыл? Чешусь я вся от них! Вон, уж под коленкой зазудело. Уноси.

— Да не от котейки у тебя чесотка, а от крапивы. Ты рвала, вот теперь и сыпет тебя. Галина, я с тобой спорить не буду. Тихон остаётся. Всё, я сказал! — сжал руку в кулак Фёдор.

Галя не любила кошек. Она выросла в городской комнате, в коммунальной квартире. Соседка, тётя Зоя, подкармливала живущих в подвале котят, а потом те, ничуть не стесняясь, шмыгали в открытые окошки первого этажа, хозяйничали на кухне. Галина мама жутко ругалась с тетей Зоей, что та приводит в дом инфекцию, что нечего тут блохастым этим беспризорникам шастать, что Галочка, не дай Бог, от них подхватит что–то страшное, но соседке было как будто всё равно. Она, как потом поняла Галя, была из тех, из «блаженных», ходила по ночам в палисаднике, напевала, могла в ночной рубашке танцевать вальс на кухне или, вдруг заплакав, начать декламировать стихи.

— Галочка, — говорила мама, — тётя Зоя не понимает, но ты должна знать: чужих животных, тем более беспризорных, трогать категорически нельзя. Вспомни, как у подруги твоей, Дашеньки, случился в детском садике лишай. Это всё от котов!

Галка хотела, было, возразить, что они с Дашкой тогда вообще–то щенков уличных тискали, а вовсе не котят, но не стала, побоялась, что влетит ей за такие подробности.

Так и жили — коты вечно на ступеньках валяются, по квартире ходят, мяукают, плодятся, мама ругается, а Галя растет.

Выучившись на швею, Галя уехала из коммуналки в общежитие, поближе к фабрике. Там познакомилась с красавцем Фёдором. Косая сажень в плечах, взгляд уверенный, победный, пшенично–золотистые волосы вьются, так и хочется на палец локон намотать и любоваться, как солнечный свет путается в паутинке Фединой шевелюры…

А как Федя за своей Галей ухаживал! Просто, по–деревенски, но очень мило. Парень был обычным шофером, жил в поселке, в своем доме, срубе с двумя комнатами и пристройкой— кухонькой, на фабрику привозил сырье, устроившись шофером на склады. И вот, увидев, какая новенькая девчонка среди работниц появилась, он гоголем подошел к щебечущей стайке, поздоровался, каждой по васильку подарил, а на Галю внимательно поглядел, улыбнулся так, что она сразу голову потеряла.

И начались в её жизни полевые букеты. Каждый день, пока лето цвело буйным разнотравием, привозил Фёдор своей Галочке душистый, с тонкими веточками нивяника и белыми хлопьями ромашек букеты.

— Да ты, Федюша, скоро все окрестности пообдираешь! — смеялись девчонки. — Сахара–то, она, видать тоже так образовалась: влюбился какой–нибудь Ваня в Дусю, вот и вырвал всё под чистую! Ты поаккуратней, нам пустыня не нужна, мы травку любим!

А Галя таяла, смущенно краснела, молчала, а на неловкое Федино: «Выйдешь за меня?» только кивнула, закрыв лицо руками…

Поженились, Галочка к мужу переехала. По–началу ей пришлось трудновато, с непривычки жизнь в деревенском доме казалась необустроенной. Феде–то что надо — вода в бочке, что летом, что зимой, можно и холодной помыться, а Галя мерзла. Тогда Федор организовал подогрев, потом закупил материалы, построил Гале баню. Там, зимой, они с Галочкой, лежа на устланном еловыми ветками полу, мечтали, как народятся у них дети, как будет мальчик и девочка по двору бегать, смеяться и играть…

Рожала Галя тяжело. До больницы не успели довезти, фельдшер велел класть её прямо в сторожке станционного смотрителя. Галя испуганно хваталась за руку мужа, тот, весь в испарине, трясущийся, вообще мало что понимал из слов фельдшера, Николая Михайловича.

— Да выйдите вы ужо! — закричал на него Михалыч. — От вас пользы никакой, одни хлопоты! Идите, вон, найдите жене воды попить. И таз, и воду еще другую подогреть надо, и…

— Останься, Федя, я очень боюсь… — посиневшими губами шептала Галина, так на мужа смотрела, будто умирает.

— Нет, он будет делать то, что велю! — строго одернул её фельдшер. — А вы, мамаша, сосредоточьтесь, ребенок на подходе, надо поработать!..

Новорожденный так и не задышал. Галя стеклянными глазами смотрела, как кладут в гробик маленькое тельце, как закрывают крышкой. Хотела броситься, растолкать людей, крикнуть, что сыночку нужно видеть небо, что он просто спит… Но Федор крепко держал её в своих объятиях. Что творилось у него внутри, так никто и не узнал. А там горело всё, кричало страшно, воем выло сердце, выжигало все надежды, мечты. После похорон Фёдор пил два дня, потом, раздевшись в сенях и выйдя в самую метель, стал растираться снегом пополам с ледышками. Тело саднило, по коже заструились тонкие красные прожилки, зубы стучали друг о друга, но Федор терпел. Он выжигал боль болью, а когда почувствовал, что полегчало, вернулся, включил в избе свет, повернул лицо лежащей на кровати жены к себе и стал шептать, как любит её, как всё у них будет хорошо, как народят они еще кучу детишек, а этого, первого, ввек не забудут, он теперь их ангел.

Галя воспитывалась в атеистической семье, мать строго–настрого запрещала дочке заходить в церкви, слушать богомолок. Галина тогда соглашалась, высмеивала подруг, что крестились, глядя на купола храмов, а теперь, упав на самое дно бездны горя, почернев изнутри, она вдруг поняла, что если нет Бога, то и ангелов нет, а значит, что и ребеночек её просто в земле будет лежать, пока в тлен не превратится…

— Да, ангел, пусть он будет ангелом, Федя! Пусть Бог его там, на небесах, рядышком с собой посадит, за ручку держит, да? — закивала Галина.

Фёдор обнял её еще крепче, ласково провел рукой по худенькой Галиной спине. Господи, как же он любит свою Галку, так, наверное, нельзя любить, так неправильно, это как пожар, только внутри тебя, и конца–края ему нет, и затушить нельзя, а то сам пропадешь…

А через два года родился у них Никита, потом Машенька. Дети получились крепенькие, ладные, с такими же, как у отца, светло–пшеничными волосами. От Гали им достались темно–зеленые глаза и упрямый характер…

Фёдор, в связи с пополнением в семействе, расширил дом, теперь у ребятни своя комната, у родителей своя, а есть еще та, где собираются все вместе за одним столом, разговаривают, ругаются, мирятся, жизнь свою общую проживают…

Как–то быстро промелькнуло всё, выросли дети, состарились Галя с мужем. Галка стала еще упрямее, чуть что, ругалась на Фёдора, ворчала на погоду, соседей, мир вокруг.

Это от немощи, понимал Федор, от того, что тело уже слабое, силы на исходе.

Иногда в гости приезжали Машка с Никитой, но всё реже и реже. У них свои дела, в городе живут, работают, вечером по кино да театрам ходят. Галя всё надеялась, что Маруся выйдет замуж, родит ребеночка, будет ей, бабушке, с кем нянчиться. Но дочка не спешила. Сын тоже о женитьбе и потомстве не помышлял.

— Ну как так можно, Федя! Ну хоть ты им скажи, чтоб не тянули! Пока у меня еще хоть какие–то силы есть, пока… — заводилась Галина, очередной раз поговорив с детьми.

— А что «пока»? Не под нас они свою жизнь должны подстраивать, а своим умом жить. Ничего, Галочка, всё будет у них, попозже, но обязательно будет. Не торопись…

Ну, тут торопись–не торопись, а спину по утрам простреливает так, что мама не горюй, глаза видят плохо, очки помогают всё меньше. Стареет Галя, видя отражение своих лет в муже. У того тоже уж и голова седая, и руки трясутся, и забывать всё стал, иногда совсем отрешенный сидит…

А тут еще котенок… Будет везде лезть, маячить под ногами, небось, блох на нем, что на небе звезд! Галина обиженно отвернулась, а Фёдор, разжав кулак, подошел к ней, держа Тишку за шкирку, ткнулся носом и Галино плечо.

— Ну не злись. Это, помнишь, как в сказке, дед да бабка себе внучку слепили, а я вот нам не внучку, а…

— Жучку… — прошептала женщина.

— Нееет! Тишку— славного мальчишку! Гляди, глазёнки какие, как будто всё понимает, всё он знает, а?!

Фёдор опустил малыша на пол, погладил его шейку. Котенок лег набок, подставил новому хозяину беленький, с пушком живот.

— Да? Ну в сказке кончилось всё плохо, али не знаешь? Ну, как хочешь, — бессильно махнула рукой Галя. — Но учти, сам за ним смотри, сам корми. Я и пальцем не притронусь.

— Слушаюсь, мой генерал! — хохотнул Фёдор. — Слышь, Тишка, оставляют тебя под мою ответственность, не подведи!

Котенок как будто всё понял, смиренно сжался в комочек, задремал…

Тишка был достаточно покладистым, если баловался, то во дворе, а как увидит Галину, сразу прячется, только лапка торчит из–под дивана или шторка колышется, а сам Фёдоров мальчик сидит на подоконнике тихонько, носа наружу не кажет.

Ближе к осени Галина, как обычно, разложила на столе порезанные на тоненькие, так, что на просвет солнышко через них видно, яблочные дольки. Приедет Фёдор со станции, куда за инструментами какими–то отправился, полезет на крышу гаража, и там, на раскаленном от еще жаркого солнца железе, разложит яблочки сушиться. А пока пусть так, на столе полежат, подышат.

Галина набросила на плечи платок, взяла авоську, вышла из дома и прикрыла дверь.

— Ну что, Галочка, идём? Настя ждать не будет, ты же знаешь, какая она вредина! — крикнула, выглянув из–за забора соседка, Тамара Михайловна.

Женщины торопились в парикмахерскую, где работала окончившая недавно курсы Настя, внучка одного из Галиных соседей. Настя обещала женщинам сделать из них современных, модных, только предупреждала, что запись у неё на неделю вперед, опаздывать никак нельзя.

Женщины торопливо шли по дороге, что–то обсуждали, а справа, от самого горизонта, ползла, клубилась темно–синими ватными кусками туча. Грома не было, только молнии полыхали далеко, точно выстрелы из ракетницы, озаряли они прорехи в облаках.

— Вот тебе и засушливый август, — кивнула на небо Галина. — Врут всё эти погодопредсказатели.

— Дык они ж точно не знают, наблюдают, — оправдывала метеоцентр тётя Тома. — А природа их хитрее, капризничает, вот и получается иногда, что ошибаются. Ну, успеть бы нам дойти, а там уж пусть хоть потоп!..

Успели, Настя сделала клиенткам завивку, потом пили чай в закутке при парикмахерской, потому что на улице текли реки коричневато–серой от грязи воды, а с неба лился настоящий водопад, вымывая с крыш прижившийся там темно–зеленый, суховатый мох.

— Федор мой, интересно, успел или нет… — задумчиво смотрела в окно Галина. — Простудится ещё.

— Да он у тебя богатырь! Такого простым дождем не возьмешь! — похлопала подругу по руке Тамара.

— Эээээх! Это раньше был богатырь, а теперь сдулся. Знаешь, иногда смотрю на него, жалко так становится, что старость приходит, что уже всё тяжело. Он храбрится, хорохорится, а нет–нет, да и постонет в сенях, пока думает, что я не слышу. А тут, понимаешь, притащил к нам котенка. Я кошек не терплю, так он, этот котенок, меня сторонится, будто понимает всё. Фёдор с ним, как с сынком, сюсюкает: «Мальчик мой, иди сюда, мальчик мой, иди туда…» Нашел себе развлечение, принялся котейку этого дрессировать, со стула на стул учить прыгать. А Тишка, котенок, сидит, лапками перебирает…

— Ну и славно же! У нас всю жизнь кошки, они же плохое забирают. Милка наша, рыженькая, если чувствует, что у меня на душе черно, придет, ляжет рядом, но не навязывается, чтобы погладили, а просто замрет, дышит тихонько, лапкой меня тронет, потом снова замрет. И сразу легче, сразу веселее. Ты зря на кошек наговариваешь, Галя, зря.

— Фу на ваших кошек! От них только болезни, лишаи всякие. Нет, я, конечно, кота этого терплю, но вот любить… — Галина покачала головой. — Нет, любить не стану. Ну, дождь–то закончился, побегу. Федор заждался уж, наверное!

Женщина встала, схватила сумочку и, еще раз посмотревшись в зеркало и поправив прическу, вышла на улицу.

Тамара видела, как Галя старается не наступить в лужу, как, поскальзываясь, шагает по растекшейся дороге.

«Хорошая всё же Галочка, хорошая! — будто уговаривала себя Тома. — И чего ей эти кошки не сдались?..»

… Яблочные дольки были везде — на полу, подоконнике, стульях. Тишка носился по полу и бил их лапой, а потом, припав вниз, ждал, пока полузасохшая долька не остановится в своем бешеном кручении.

— Это что ж такое, а? Это что за безобразие?! — разведя в бессильном отчаянии руки, вскрикнула Галина. — Фёдор! Фёдор, глянь, что твой паразит натворил! Фёдор, ты дома?
— Пришел только, чего кричишь? — встал у неё за спиной муж. — Ой, мать честная… — присвистнул он, увидев беспорядок.
— Я полдня резала, руки устали, пальцы не гнутся, а этот… Этот… — Галя тыкала пальчиком в сторону котенка. Тот испуганно вздрогнул, уронил с подоконника горшок с бегонией— Галиной гордостью — и юркнул под стол. — Да чтоб тебя!..

Женщина как будто даже всхлипнула от обиды, развернулась, пошла, наступая на яблоки, в спальню. И не яблоки ей было жалко, не цветок, а просто как–то стало грустно, что Фёдор вместо того, чтобы отругать как следует своего питомца, ласково шептал ему какую–то ерунду, взял на руки, выудив из–под стола.

— Он тебе дороже меня! Мой труд насмарку из–за него, а ты его хвалишь! — бросила она и захлопнула дверь.

— Ну Галь! Он же маленький, глупый! Он играть хочет… Галочка, родная, ну что сделать мне, чтобы ты нас простила? Хочешь, я сам нарежу новые кусочки, всё сделаю, а? — тихонько постучался в запертую дверь Фёдор.

Галя открыла, усмехнулась.

— Что сделать тебе? Убери своего мальчика, Тишку этого! Чулки, вон, мне порвал, лужа на полу от него тоже. Федя, понимаешь, я не хочу убирать за ним, прощать и снова убирать его пакости. Ты завел, а не следишь. Убирай! Куда хочешь, уводи, или я сама выгоню!

— Да куда ж ты его выгонишь? Гляди, опять дождь, он же потонет в канаве! Галь, это зло как–то, ты же не такая! И не стану я его уносить никуда. Наш Тишка, наш, и точка.

Фёдор, спрятав котенка на груди, под курткой, ушел и сидел в бане долго–долго, пока совсем не потемнело, не расчистилось небо, и не сверкнули там, высоко, дыры серебряных звезд.

— Ну что она, Тишка, а? Всё кричит, злится что–то… Раньше была другой Галя наша. Но ты на неё не обижайся, она тоже тебя любит, просто не знает еще об этом. Ну, что, играть хочешь? — хохотнул мужчина, сунул Тишке под лапку соломинку, быстро убрал. Котенок обрадовался, припал на передние лапки, стал охотиться, совсем как взрослый…

Галина не разговаривала с мужем дня два. Потом, когда приехали в гости дети, оттаяла, даже пару разочков как будто погладила кота, но тот опять набедокурил, оцарапал её, за что был изгнан в сени, пока Федор гремел чем–то в сарае.

— Галь, а где ж наш жилец? — спохватился вечером Федор. — На подстилочке нет, нигде нет. И миска нетронутая, не ел он давно. Галя!

— А что Галя? Я его выгнала, он меня поцарапал. Гуляет твой кот, сам себе на уме! — быстро ответила Галина.

— Галка, как так выгнала? Да тьфу ж! — Федор схватил кепку, выскочил из дома, стал звать котенка, потом прислушался. У Никифоровых, через три дома, истошно лаяли собаки, рвались с цепи, та звенела, ударясь звеньями о деревянную будку.

Мужчина пошел узнать, что там за шум. Привстав на мысочки, он различил в неярком свете Тишку. Тот, забравшись на дерево, застрял там, а внизу злились от невозможности прогнать незваного гостя собаки.

— Аркадий! Аркаш, зайду? — позвал соседа Фёдор. — У тебя тут мой мальчик сидит, заберу?

Пьяный Аркашка, раскачиваясь, едва не упал со ступенек, помахал Фёдору, жестом показывая, чтоб тот заходил, выпил с хозяином.

— В другой раз, Аркаш. Я кота заберу только, — покачал головой Федя, цыкнул на двух лохматых беспородных псов и подошел к дереву.

Тишка забрался невысоко, но никак не мог приладиться, как слезть, пищал и мяукал.

— Ну что, давай, сюда иди, помогу! — подмигнул ему хозяин, раскрыл свои огромные, шершавые ладони.

Тишка судорожно дернул лапкой, пополз вниз, сорвался, но угодил прямо в Фёдоровы руки.

— Мокрый весь, бедолага, а ну за пазуху полезай, грейся! — шептал нежно Фёдор. — И что тебя сюда понесло? А Галя… Она хорошая, понимаешь? Просто что–то беспокоит, может, болит чего, она ж не скажет, никогда не скажет… — приговаривал мужчина, неся кота домой. — Но вы еще подружитесь, я знаю, что всё наладится. Только веди себя культурно…

Тишка как будто всё понял, прятался от хозяйки, ходил тихо, ночью в спальню к Федору не совался, хотя и страшно ему было, когда по стене полз луч света от проезжавшей мимо дома машины. Но к Фёдору нельзя. Галина не любит, когда в ногах кто–то копошится…

Тиша ложился у их двери, накрывал лапой нос и засыпал, а потом, обеспокоенный шорохами и мельтешением, вздрагивал, ходил по избе, принюхивался… И так маялся до утра, пока Фёдор не выпускал его во двор…

Снег выпал в этом году рано, промозглый октябрь сначала выморозил низины, покрыв их тонким инеем, потом, за одну ночь, высыпал на почерневшие поля, голые, точно скелеты тыкающие в небо острыми ветками деревья и огороды с еще кое–где неубранной картофельной ботвой столько снега, что, шагнув с крыльца, Галя провалилась по колено.

Днем потеплело, солнце выгрызало своими слабыми лучами в снегу кружевные узоры, но потом снова налетела метель.

Фёдор, укутавшись в телогрейку, сидел у печки, протягивая к ней руки, и дрожал. Мужчину знобило.

— Ты чего это, Федь? Чего сидишь, иди дров принеси, да и потом, обещал в магазин сходить сегодня. А ещё… — косясь на дрожащего мужа, лепетала Галина. — Эй, что ты?

Она дотронулась до вытянутой мужниной руки. Та была холодная, с сухой, бледной кожей.

— Да вот скверно мне. Ночью всё в жар бросало, теперь колотит изнутри. Галь, мож мне чаю с медом, а? — поморщился Фёдор.

— Ну давай, сейчас сделаю. Ты сиди, сидя, я сейчас… — засуетилась Галя.

Она очень пугалась, когда в доме кто–то болел, ей всегда мерещилось что–то страшное, на душе становилось беспокойно, а в голове только и мысли, что о смертельных болезнях.

Фёдор, выпив чай, лег на кровать, жена накрыла его синтепоновым одеялом, притащила откуда–то еще тулуп.

— А ты что тут? Иди, иди, не до тебя хозяину! — шикнула Галя на Тишку. Тот юркнул под кровать, затаился, а когда женщина ушла, забрался к Федору на тулуп, от которого кисло пахло овчиной, улегся, едва касаясь выпроставшейся наружу Федоровой руки шерсткой, и замер.

— Опять ты тут? Не мешай. Федь, я таблеточку принесла, выпей, а? — наклонилась над мужем Галя, прогнала котенка, села на его место.

Мужчина что–то прошептал, отвернулся…

А ночью стал бредить, все звал детей, метался, сбрасывая одеяло на пол, просил закрыть окна, потом уговаривал Галю поехать с ним на море.

— Поедем! Обязательно поедем! Ты полежи, я пойду, кое–что сделаю! — испуганно, едва сдерживая всхлипы, прошептала Галина, быстро оделась, выскочила на улицу, побежала к фельдшеру. Замерзшая грязь, скользкая, ледяная, мешала идти быстро. Галя то бежала, то переходила на мелкие шажки. Наконец, дойдя до дома, где жил новый фельдшер, Макар Егорович, постучалась к нему в окошко.

— Чего? — после некоторой возни высунулся наружу заспанный доктор. — Галина, вы? Что стряслось?

Женщина, причитая, рассказала про больного мужа. Макар Егорович приказал идти домой, он прибежит следом…

… — В больницу надо. Пневмония у вашего Фёдора. А температура шпарит, страсть как! Всё, я вызываю машину, вы соберите ему вещи. Да не ревите, не время сейчас! Галина, придите в себя! — потряс рыдающую женщину за плечи фельдшер. — Помогайте мне!

Галя кивнула, стала кидать в мешок Федорову одежду, кое–что из вещей. Она слышала, как Макар Егорович говорил приехавшим на Скорой ребятам, что состояние больного критическое, что довезти бы, что укол он сделал, но возраст Фёдора такой, что…

Дальше Галя не слушала, а только сидела рядом с мужем, держала его за руку и раскачивалась в такт мчащейся по колдобинам машине.

— Ничего, Федя, ничего, потерпи… — шептала она, когда муж постанывал, крепче сжимала его руку.

— Галина! Галочка, выходите, вам дальше нельзя, обсервация всё же! — тронул её за плечо Макар Егорович. — Завтра приезжайте, а сейчас… Как же вам домой сейчас? Ничего, я найду машину, мы с вами уедем.

Он что–то еще говорил, но Галя не слушала, а только смотрела на выкрашенную в белый цвет дверь, за которой остался Федя…

Женщина приехала домой под утро, не разувшись, зашла в дом, равнодушно посмотрела на неубранную со стола посуду, на всё еще лежащий на кровати тулуп.

— Нет Феди… Нет дома Феденьки… — тихо, тоненько зашептала она, села на стул, закрыла лицо руками.

Вдруг ноги коснулось что–то теплое, мягкое. Галя вздрогнула, посмотрела вниз, под стол.

Тишка, отбежав чуть в сторону, тоже глядел на неё своими зелено–жёлтыми глазами, урчал и тревожно мяукал.

— Брысь! Брысь! Уходи! Не до тебя сейчас! Не до… — закричала Галина, но замолчала на полуслове. — Тебе тоже одиноко, да? — робко наклонилась она. — Хозяин твой простудился, увезли вот… А меня прогнали, иди, говорят, бабка, нечего тут топтаться… А я без своего Феденьки никуда, я ж к нему приросла, корни пустила, без него и я не я…

Тишка пристально смотрел на женщину, подошел ближе. Она протянула ему руку. Котенок потерся о неё, замер.

Галя неловко подняла его к себе на колени. Тишка не любил так сидеть, предпочитал местечко просто рядом, но сегодня особый случай, беда у них в доме, у хозяйки беда, у самого Тихона, надо помочь Галине, утешить.

Кот тихо урчал, Галя слушала его дыхание, гладила теплую спинку, утопая пальцами в шерстке, чувствовала, как подрагивает Тишка от её прикосновений.

— Ты не бойся меня, слышишь? Я не буду прогонять, — покачала она головой. — Прости, мальчик, не уберегла я твоего Федора… Нашего Федора не уберегла…

Она плакала, а Тихон сидел рядом. Тяжело ему было, черно всё кругом от беды, но надо терпеть, спасать хозяйку надо…

Пришел вечером Макар Егорович, сказал, что звонили из больницы, полегчало Федору, но пока ещё опасность не миновала.

Галя поблагодарила мужчину, провела по лицу рукой, вытирая слезы.

— Тиш, Тиша! — позвала она, зайдя обратно в дом. — Легче Федору, дай–то Бог, выкарабкается!

Тишка замурлыкал…

Федора выписали через три недели. Он медленно, шаркая ногами, зашел в сени, отдышался. Потом, опираясь на Галину руку, открыл дверь, зашел в комнату.

Никита и Маша помогли отцу снять куртку, усадили его за стол.

— Так… Так, вот чай, вот таблетки. Давай, Федя, как врач велел, по одной три раза в день… — суетилась счастливая Галя. Хозяин в дом вернулся, радость, счастье её пришло.

— Не могу, в животе уже от них бурлит! — капризно отбросил таблетки Фёдор.

— Ничего, пройдет. Ты с картошечкой. Исхудал, надо поправляться. Ну, давай. Маша, Никита, вы тоже садитесь! С утра ничего не ели же!..

Дети сели рядом с Фёдором, Галина принесла самовар, разлила по чашкам душистый, с чабрецом, чай, поставила на скатерть пузатую сахарницу. А Федя все озирался, искал глазами в комнате кого–то.

— Пап, ты чего? — строго посмотрела на отца Маша. — Ешь, стынет же!

— Я сейчас, сейчас, только… Тишка! Тиша! Кис–кис! — позвал, наклонившись, мужчина.

Котенок вышел из спальни, потерся о ноги хозяина. Тишка в эту ночь первый раз спал спокойно. Ему наконец–то не снилось, что сидит он там, в больнице, у кровати Федора, что свет горит под потолком яркий, белый, что тыкается он, Тишка, в руку хозяина носом, но тот как будто и не чувствует…

Теперь всё хорошо, не дрожит больше Тихон, ощущая беду, отдыхает, вот даже проспал приезд Федора…

— Мальчик мой родной. Я ж тебя там видел, малыш! Ты рядышком на кровати сидел, урчал тихонько, чтобы я на тот свет раньше времени не ушел. Спасибо тебе, родненький!

Федор взял котенка на руки, уткнулся в его спинку лицом.

Маша и Никита испуганно посмотрели на мать, думая, что отец сошел с ума.

Но Галя знала, что это совсем не так, что Тишка не просто кот, он спасение, добрая душа. Он и её оберегал, пока мужа рядом не было, и самого Федора согревал, пока тот болел.

— Тишенька, иди, сметанки тебе положила. Иди, милый, поешь, — улыбнувшись, сказала Галина. — Уж не знаю, кто ты, мальчик — кот ли, ангел ли— но что наш — это точно! Федь, ну дай, поцелую тебя!

Галя подошла к мужу, обняла его за плечи, замерла так. А Федор, разомлев, стал целовать её руки. Хорошо всё же, что Тишка там, в палате, приходил к нему, что звал обратно с того света. Не время еще уходить, Галочка не должна оставаться одна, да и много еще здесь, на Земле, хорошего произойдет, надо только подождать…