Новая жизнь без мужа

—Верка, ты что ли? Какими судьбами? Ого! Третий? Ну, ты молоток! Я и не знал, что Иваныч еще…стоп, Иваныча ж нет. – Костик осекся на полуслове, понимая, что поставил бывшую одноклассницу в неловкое положение.

—Да, Костик, Иваныча нет. А я есть. И вот это, — Вера показала взглядом на свой большой живот, — Есть!

Стыдно не было, да и неловкость закончилась. За девять месяцев беременности вышла вся, словно аромат летних полей, который выветривается с наступлением промозглой и сырой осени. Костик снова посмотрел на Веру. Она улыбнулась, собираясь идти дальше по коридору. И она показалась ему вновь той самой Веркой, которая десять лет сидела с ним за одной партой. Веселая, живая, задорная. Тогда, в школе, Костику так и не хватило решимости сказать ей самые главные слова. А потом она замуж вышла, дети у нее пошли.

Да и сам Костик уехал из родной деревни, счастья искать. Годы прошли, а счастья так и не нашел. Вот снова Новый год на носу, а у него ни настроения, ни сил встречать праздник. Как на грех, еще тетка в больницу загремела. Пришлось отпуск внепланово брать и мчаться в город, который располагался всего в паре километров от родной деревни. Костик никак не ожидал встретить тут Веру. Много лет ее не видел. Еще дольше – заставлял себя не думать о ней. Когда она почти скрылась за дверью, ему вдруг в голову пришла одна простая мысль – а есть ли у Верки кто-то, кто встретит ее с «кульком»?

—Верка! Постой! Ты скажи, тебе когда…это, выписываться?

—Костик, ну ты как всегда! Меня вот только положили. Когда Бог даст, тогда и домой поеду!

—Это которая? Наша, химичка? Иваныча мать?

—Да, она.

—Так ты ж сказала…а впрочем, неважно. Вот мой номер. Как родишь, звони! Я тебя и встречу, и в Полевку отвезу! Давненько там не был, хотя бы к родителям загляну, раз такое дело.

— Я их раз в месяц навещаю. Траву полю, цветы свежие приношу. Не переживай, не одни они. Могилки прибраны, все нормально. – Вера говорила спокойно и номер взяла. А потом решительно развернулась и ушла, оставив Костика наедине с его воспоминаниями.

Вот же история! Как же удачно он сегодня в больницу-то попал! Теперь и праздник ждать есть повод. Дело теперь есть, важное!

Вера тихонько прошла мимо палаты. Время позднее, все уже спят. Строгая медсестра, осмотрев недовольно простенькую одежду Веры, грубовато сказала:

—В этом нельзя! Ты чего ж не подготовилась – то? Вроде не малолетка, соображение должно быть. Ладно, раздевайся, сейчас наше, больничное, принесу.

Через несколько минут Вера, обернутая в старый, видавший еще перестройку халат, тихо вошла в палату и присела на краешек кровати. Соседки мирно посапывали, беспокоить никого не хотелось, но и сон не шел. Вера встала и тихо подошла к окну. Какая красота-то в городе! К празднику все украшено, ярко, весело, нарядно! В их деревне о таком и мечтать не смели. Редко, какой дом снаружи украшали. Все красотой внутри дома любовались, с соседями не делились. Вера давно перестала свой дом и внутри украшать к празднику. Зачем? Дети выросли, разлетелись, как листочки с календаря. Маринка осенью замуж выскочила, Димка с невестой в столицу подались, тоже на свадьбу намекают. Дома редко бывают. Разве, что для них можно было и елочку поставить, и гирлянду повесить. Но они к празднику приехать не смогут. Дела у них, некогда. А для себя рядить какой толк? Ей и смотреть-то некогда на украшения. Весь день то работа, то забота. В дом заходила только голову приклонить к подушке. И не думала Вера, что есть толк во всей этой праздничной суете. А вот сейчас увидела веселые огоньки гирлянд, что опоясывали высоченные ели вдоль забора родильного дома, и поняла – нужно все это! Нужны и гирлянды, и елочка, и мишура всякая. И праздник! Нужен праздник всем! И тем, кому совсем невесело, как ей. И тем, кому праздновать нечего, так как не осталось в мире родных и близких, как Марии Ивановне.

Вера вспомнила о бывшей свекрови и посмотрела на часы. Ночь, поздно, не след в такое время звонить и беспокоить. Не уснет потом старушка до утра.

Вера простояла у окна почти час, вспоминая самые счастливые моменты своей жизни, и самые несчастные, которых тоже бывало немало. Понимая, что все равно не заснет сегодня, решила хотя бы прилечь. Тяжеловато уже стоять, да и дите как-то активно начало возиться, словно напоминая матери, что идут сейчас ее последние спокойные деньки. Надо отдыхать, пока возможность есть.

Прилегла, поворочалась и сама не заметила, как заснула.

Проснулась под щебет молодых голосов, которые взахлеб обсуждали предстоящие роды.

—Ну нет, девочки! Рожать бесплатно — это же прошлый век! Нет! Даже позапрошлый! Это наши бабушки в поле рожали бесплатно, мамы терпели хамство акушерок. Но зачем нам, с нашими возможностями, такое терпеть! Ну, нет, я заранее договорилась и с врачом, и с доулой. Мне нужна будет поддержка, позитивный настрой! Я без этого просто не смогу! К тому же, после рождения ребенка мне надо будет отдохнуть. А в бесплатной палате сразу малыша принесут и все – пять дней мучайся сама с пеленками и подгузниками.

—Ой, я с тобой согласна! Мы с мужем тоже решили, что будем платно рожать! Вот сейчас на сохранении полежу и начнем готовиться к парным родам. Это же так важно – поддержка мужа во время и после рождения нашего ребенка.

Девочки что-то обсуждали, смеялись, словно воробьи на ветке. Вере даже неловко было перебивать или как-то нарушать эту милую девичью идиллию. И надо же было медсестре определить ее в палату к этим девочкам, которые впервые готовились стать мамами. Неловко как-то.

—Доброе утро, девочки! – Вера аккуратно села на кровати, кутаясь в бесформенный халат и поправляя сбившуюся от сна «гульку» на голове. Вчера совершенно не до причесок было. Как пришла после работы, так и присела на крылечке, не в силах в дом подняться. Хорошо, что свекровь забежала проведать. Быстро вызвала скорую и проводила Веру в больницу. Так торопились, что документы и сумку взять не успели. Думали все, рожать пора. А оказалось – просто тренировка.

—Здравствуйте! Вас ночью положили, да? Мы и не слышали, как вас разместили! – Девочки принялись здороваться, пытаться завести разговор, дабы скрасить неловкость. Все заметили, что новенькая едва ли не в мамы им всем годится. И у каждой в голове мелькнула осуждающая мысль – вот куда эта тетенька рожать вздумала! В ее-то годы надо о внуках думать, а все туда же – пузо сидит в халатик кутает!

Вера понимала соседок. Насмотрелась она этих взглядов за девять месяцев. Первое время и стыдно было, и неловко. А потом словно отпустило, отболело. Остались лишь мысли об этом ребенке. Вера даже не знала, кто у нее родится. В суматохе дел на УЗИ всего раз и была. Строгая медсестра пол малыша не сказала, а Вера спросить постеснялась. Главное – здоровенький, а остальное – неважно.

Четверо соседок, молоденьких ухоженных городских фиф, сразу определили, что Вера приехала из деревни. Усталая, какая-то измотанная, с опустившимися плечами и потухшим взглядом. Слушать ее историю вряд ли было интересно. Едва ли она знала что-то о родах с доулой или правильной атмосфере в родильной палате. Начитавшись форумов и умных книжек, они считали себя жутко умными и подготовленными к самому важному событию в жизни. Но из вежливости необходимо было спросить хотя бы, с чем новенькая попала на сохранение перед самым Новым годом.

Вера улыбнулась и сухо пояснила, что работала, потом день снег чистила у дома, а потом со скотиной управлялась. Сама и не заметила за усталостью, что живот начало потягивать. Хотела домой пойти, отдохнуть, да сил не хватило даже на крыльцо подняться.

—А что же вы не бережетесь? Это же очень безответственно – на таком сроке так себя утруждать! – Заметила одна.

—Ну да, хотя бы телефон надо всегда в кармане держать! Я вот без документов и телефона из дома в соседний магазин не выхожу. Мало ли! – Поддержала вторая.

—Да не на кого мне переложить дела, а телефон у нас ловит не везде. Да и боюсь потерять его. Дел много, выпадет из кармана, я и не почувствую. – Попыталась оправдаться Вера, но поняла – все ее слова звучат для соседок неубедительно. Они, конечно, представляли, что не все живут так легко, как они, но и истинной жизни деревенской женщины они не знали. Да и не могли представить, что даже беременность не освобождает женщину от дел, особенно, если больше эти дела переложить не на кого.

Узнав, что Веру привезли ночью, а навестить ее никто не придет, соседки начали суетиться, предлагая угощения из своих запасов. Вера улыбалась и скромно отказывалась. За четверть века она успела позабыть, как легко становятся близкими соседки по палате в роддоме, лежащие целый день по своим кроватям и рассказывающие от нечего делать истории своей жизни. Соседки напоминали ей дочь, такие же тоненькие, молоденькие и смотрящие на жизнь с какой-то наивностью и верой в чудеса.

Вера и сама не заметила, как начала рассказывать о своей жизни и как соседки, одна за другой, притихли. Не заметила, как из взглядов исчезло осуждение и непонимание, уступив место сочувствию и поддержке.

Вера не любила вспоминать свою жизнь, но тут будто атмосфера к этому располагала. Хотелось выговориться и сбросить, наконец, этот груз, что несла она в себе, словно чемодан со старым барахлом.

Всю жизнь прожила Вера в одной деревне. Была у родителей единственной дочкой, поздней и от того – любимой сверх меры. В школе еще влюбилась в своего одноклассника, да и выскочила замуж, едва восемнадцать стукнуло. Через год появилась дочка, потом сын. Жизнь закрутилась колесом. В суете дней и забот Вера как-то незаметно осиротела. Даже выплакаться и пережить свою боль было как будто некогда. Все время какие-то дела, куда-то она постоянно опаздывала. Муж, который в школе готов был на руках носить, на деле оказался человеком мстительным и недобрым. Жизнь с ним оказалась не самым сладким периодом. Не прошло и пяти лет, как начал он периодически «закладывать за воротник». Вера и скандалила, и плакала, и убеждать пыталась. Даже к матери мужа бегала жаловаться. Но что могла сделать одинокая, уже немолодая бывшая учительница, которая сына одна поднимала после гибели мужа? Свекровь и невестка переживали невзгоды вместе. И когда муж Веры, не дойдя до дома нескольких метров, замерз у обочины, именно свекровь оказалась тем причалом, куда несчастная вдова могла прибиться, чтобы выстрадать и выплакать свое горе.

Десять лет Вера не думала ни о чем, кроме того, как заработать денег на нужды семьи, как одеть и обуть детей, как выучить и поставить их на ноги. А когда сын и дочь, став взрослыми, упорхнули из родного гнезда, Вера и сама не заметила, как оказалась одна, внутри звенящей пустоты, от которой порой закладывало уши и сжималось сердце.

Именно одиночество заставило ее обратить внимание и ответить на заигрывания нового агронома, который в селе работал недавно и не успел как следует со всеми познакомиться. Когда Вера поняла, что ее случайный короткий роман получил «продолжение», агроном быстренько уволился, сообщив, что в городе его ждут жена и дети.

—Вера, если это шутка, то первое апреля пару недель назад было, ты опоздала с розыгрышами! – Увидев, что женщина не расположена шутить, он продолжил, уже мягче, но суть его слов от этого не стала приятнее.

— Верочка, я не ожидал, что все так случится! Понимаешь, легкий роман – это одно, а обязательства – совсем другое. Ты же взрослая женщина, должна понимать, что это все нам с тобой не нужно. У меня семья и я не собираюсь ее терять. Ты уж, милая, реши сама эту проблему. Не вешай ее на меня, как ярмо на старого мерина! Не по мне этот груз. Какие мне дети на пятом десятке? Мне в пору внуков нянчить. Да и тебе тоже. К тому же, меня в другое место пригласили работать, не смогу я рядом быть и тебе помогать. Да и от людей неудобно. В общем, я на тебя надеюсь! Решай проблему, пока не поздно! А на меня не обижайся, не я один эту кашу заварил!

Как оказалось, решать что-то уже поздно. Вера поначалу грешным делом решила, что стара уже, потому и перестали посещать ее ежемесячные женские слабости. А оно вон как оказалось… не в возрасте дело было.

Обратившись к врачу, Вера узнала срок беременности и поняла, что решение ее «проблемы» только одно – роды. Принятие оказалось болезненным и долгим. Особенно тяжко далось всеобщее непонимание. В деревне вести расползались быстро. Чего только она о себе не услышала! Те, кто еще вчера ее жалел и поддерживал, сейчас косо смотрели и здоровались сквозь зубы. А иные и вовсе молча отворачивались. Осудили ее все, кто только умел говорить. Те, кого считала подругами, распускали сплетни и позлорадствовали, родственники перестали приглашать в гости и заглядывать к ней на чай. За пару недель Вера оказалась в полной изоляции, не покидая ни деревни, ни родного дома. Поддержка пришла оттуда, откуда Вера и не чаяла дождаться. Старенькая бывшая свекровь, которая после гибели единственного сына стала почти затворницей, едва услышала новости о бывшей невестке, пришла к Вере и заявила:

—Верочка, рожай! Поднимем, воспитаем, на ноги поставим! Пока жива буду – помогу со всем! Пенсия у меня пусть и небольшая, да я ее не трачу, купим мы малому все необходимое! Не останется маленький без присмотра! Как была ты мне дочкой, так и будешь! Двоих внуков ты мне подарила, теперь будем третьего ждать!

И будто даже расцвела старушка, будто загорелся в ней огонек жизни, много лет тлевший и готовый погаснуть. Мария Ивановна стала приходить к Вере каждый день. Если помощь ее была не нужна, то садились женщины чаевничать вместе, разговаривать и вспоминать. А то и мечтать о том, как родится у Веры маленький, каким он будет, как ходить станет, да кем вырастет. Родные внуки, дети Веры, не часто жаловали бабушку вниманием, потому за возможность снова стать для кого-то нужной, старушка уцепилась с несвойственной силой и решимостью. Именно свекровь обнаружила Веру на крылечке, вызвала ей скорую и пообещала присматривать за домом и подворьем.

Рассказ Веры лился, словно река по широкому руслу. Соседки притихли, понимая, что ничего подобного они в ближайшее время точно не услышат. Утро перешло в короткий зимний день, а тот – в морозный вечер. Прерываясь несколько раз, Вера снова возвращалась к своему рассказу. И так ей становилось легко и свободно, словно сбрасывала она постепенно груз, который несла много лет.

—Свекровь у меня золото! Не каждой так везет! Всем бы таких! Самой уж к восьмидесяти, а она все старается быть полезной! То придет ко мне и полы намоет, да наготовит мне на пару дней, чтобы полегче было. Я после гибели мужа как-то от нее отдалилась. Стыдно перед ней было, что не уберегла ее сына, не смогла справиться с его пристрастием. Я все думала, что она на меня обиду держит, а оказалось, она все эти годы только благодарна мне была за то, что не бросила его раньше, не оставила его и пыталась вытащить из той ямы, в которую он себя загнал. – Вера говорила спокойно и просто о том, что для соседок казалось настоящим ужасом. По сравнению с историей этой женщины, мелкие неурядицы и ссоры с мужьями казались молодым будущим матерям незначительными и несущественными. Жизнь Веры, где-то грубая и несчастливая, была наполнена простотой и достоинством.

Уже ближе к вечеру в палату вошла санитарка с большой сумкой, назвав фамилию Веры. Оказалось, что свекровь передала ей «гостинцы» — домашние вещи, необходимые документы и множество баночек и судочков, наполненных ароматной домашней едой. И так стало по-домашнему тепло и уютно от этого знака настоящей заботы. Вера на радостях выставила содержимое сумки, настояв, чтобы все соседки угостились принесенным.

—Девоньки, вы меня утром угощали, теперь мой черед. Я потом свекрови буду звонить, расскажу, как всю палату ее припасами накормила.

Вечером на обходе был самый нелюбимый врач первородок – тихий и немногословный мужчина, который не любил щебетание молодых будущих мамочек и их бессмысленные вопросы. Взглянув на Веру, он присел на краешек ее кровати и сказал:

—Ну, какая же вы красивая женщина! И возраст у вас для родов самый, что ни есть, подходящий! Все у вас хорошо будет! Не пройдет и пары дней, как родится ваш малыш, здоровый и красивый! И будет он для вас главной опорой и поддержкой. Не бойтесь вашего возраста, все вы успеете! И родить, и вырастить, и на ноги поставить!

Молодые соседки с удивлением смотрели на немногословного врача. У многих пронеслась осуждающая мысль: «Вот о чем он говорит? Как могут быть сорок пять лет подходящим возрастом! Когда ей успеть ребенка поднять! Ей в пору о внуках думать, а у нее дите на руках!». Но вслух озвучить свои мысли не решилась ни одна.

А Вера от слов доктора словно расцвела.

—Даю вам задание – последние дни перед родами не волноваться, не хандрить, лежать и придумывать имя ребенку! Все будет хорошо! Кто нужен – придет в вашу жизнь, а кто не нужен, отвалится, словно грязь! – Уходя добавил доктор.

Знал ли мужчина, что слова его окажутся пророческими или просто хотел поддержать возрастную беременную, да только уже через пару дней сбылись почти все его «предсказания».

Уже вечером позвонила Вере свекровь. Вся палата с удовольствием благодарила старушку за угощения и обещала присматривать за Верой и не давать ей хандрить от того, что оказалась в больнице в самый главный праздник.

Ближе к новогодней ночи девочки стали проситься домой. Никому не хотелось встречать наступающий год в казенных стенах. Не просилась только Вера. Ее срок был назначен на первое января, поэтому врачи заранее предупредили, что из больницы она домой поедет только с ребенком.

Отправив одну за другой всех соседок домой, Вера снова осталась одна, как бывало дома. Только теперь она могла подолгу стоять у окна и смотреть на яркий, украшенный множеством огней город. Могла прислушиваться к своему будущему ребенку и много разговаривать с ним, чего раньше не делала.

А в первый день нового года, случилось в жизни Веры настоящее новогоднее чудо.

Рано утром, во время обхода, медсестра предупредила, что Вере нужно сходить на УЗИ в соседний корпус. Пройти надо было по коридору мимо приемного покоя. Народу было немного, можно было проскользнуть незаметно. Пробираясь аккуратно вдоль стены, Вера услышала, как кто-то зовет ее по имени.

—Верка! Иванова! Ты, что ли? Да ладно! Откуда тут-то? Какими судьбами тебя занесло в роддом? Вот же Иваныч прохвост! – Вера обернулась, увидев в коридоре своего одноклассника Костика. Много лет назад они сидели с ним за одной партой. Паренек он были тихий, неприметный. После школы в армию ушел, а оттуда на работу подался куда-то на север, и в родной деревне Вера его почти не встречала. Однако оказалось, что о ее жизни мужчина был неплохо осведомлен.

—Это что же, на третьего решилась? Ну, мать, даешь! Погоди-ка! А откуда ж… Иваныча вроде нет…или соврала недобрая молва?

—Нет, Кость, не соврала. Нету Иваныча. Много лет уж нету. Давно ты дома не был, вот и не знал.

—Да чего мне там делать? Как родителей схоронил, не к кому и ездить стало. А на могилку я не люблю ходить. Какой толк с холодным надгробием говорить? Так ты мне скажи, какими ты судьбами тут?

—Так уж вышло! – Вера не стала пояснять, как оказалась в том положении, в котором ее застал Костик. Она была и рада его видеть, и опасалась, как бы снова не увидеть осуждение в глазах. Едва она привыкла к нему дома, как приходилось снова надевать «доспехи» и не позволять осуждению задеть ее.

—Костя, мне пора! Ты за родителей не переживай, мы с Марией Ивановной за ними присматриваем. Они же ее соседи были, не забывает она их. Цветочки сажает, траву бегает полоть. – Вера аккуратно двинулась по коридору, но снова услышала за спиной свое имя и торопливые шаги.

—Верка, погоди! Я тут тетку с давлением привез, жду сижу, когда врач выйдет. Ты мне скажи, тебе когда срок-то? Кто встретит? Передачки кто-то носит? Может, надо чего купить? Я мигом обернусь? Чего вам тут можно-то?

—Не надо мне ничего! Тут все есть. А передачку мне вот только Мария Ивановна передала.

—Да брось ты! Химичка наша? Жива еще? Вот ведь досталось ей горюшка хлебнуть с сыночком! Врагу не пожелаешь! Погоди-ка! Это она как же к тебе ходит, если ты… ну ты поняла… после ее сына кого-то нашла себе?

—А вот так! Ногами ходит! Костя, мне пора! – Вера не стала вдаваться в подробности ее отношений с бывшей свекровью.

Мужчина понял, что ляпнул лишнее, а потому поспешил перевести разговор на другую тему.

—Ты мне скажи, когда тебя встречать? Не на автобусе ж ты поедешь с дитем-то! А если Мария Ивановна вздумает машину тебе заказывать, так вы ж разоритесь с ней обе! Под Новый год таксисты дерут тройную цену! Вот, держи, номер мой! Как выпишут – звони, отвезу тебя домой сам! И не возражай! Как – никак, ты мне десять лет списывать давала. Пора и отблагодарить! Я ж аттестат только с твоей помощью получил!

—Ох, ты б не преувеличивал!

Вера взяла листок с номером Кости и, распрощавшись, медленно двинулась по коридору, не подозревая, что мужчина продолжил смотреть ей вслед, даже когда она скрылась за дверью. О чем он думал и о чем вспоминал, так и осталось для нее неизвестным.

Вечером, снова оставшись в палате одна, Вера решила позвонить старому другу. Начав разговор с воспоминаний о школе, как-то не заметили оба, как рассказали друг другу все о своей жизни. О тех годах, что прошли, чем отметились и чем запомнились. Оказалось, что Костик так и жил бобылем. Не нашел он никого, кто смог бы тронуть сердце и заставить задуматься о семье. А когда родители умерли, некому стало и напоминать о необходимости женитьбы.

—Вот так и живу. В старости, похоже, стакан воды мне никто не принесет. – Невесело пошутил мужчина.

—Зря ты так! Семья нужна! И тебе еще не поздно найти своего человека. Судьба, она ведь в паспорт не заглядывает. Если надо, и за печкой найдет! Так что, не отчаивайся!

—Да нет уж, поздно мне на судьбу пенять! Ладно, со мной все ясно, ты о себе расскажи. Кого ожидаешь?

—Девочку. Дома мне врач так и не сказал, кто у меня, а сегодня вот решилась спросить. Я и не приготовила ничего особенного, цветного-то. Думала неважно все это. А теперь вот думаю, хотя бы ленточку розовую надо бы.

—Так давай я завтра привезу! Ты скажи, чего надо? Я ж в этом не смыслю ничего! И еще – чего на выписку-то надо? Врачам вроде как дарят что-то. Или так раньше делали, а я и не в курсе?

—Ничего не надо. Тебе — точно. Ты же меня просто отвезешь до дому и все. Зачем тебе об этом переживать?

—Ну нет! Дите должен мужчина забирать! У медсестры, в обмен на букет и пакет с «благодарностью». Во всяком случае, я так у своих друзей видел. Так и сделаю, не отказывайся! Мы же с тобой не чужие люди. Как-никак, с одной деревни. Почитай — родня!

Через день Вера родила маленькую дочку, которую назвала Дарьей. Из роддома ее забирал смущающийся, но счастливый одноклассник, который аккуратно принял из рук медсестры крошечный сверток и, словно ценнейший груз, донес его до своего автомобиля. До самого вечера Костик не отходил от кроватки, которую за день до этого купил в городе, тайно отвез в родную деревню и собрал под строгим присмотром бывшей учительницы химии. Отпускать бывшего одноклассника в ночь Вера постеснялась, оставила его ночевать.

Костик, который впервые за долгие годы взял отпуск и решил навестить заболевшую тетку, не мог прийти в себя от радости. Ведь отправляясь в дорогу, он и не чаял, что судьба его так круто повернется всего за месяц. Уезжать домой совершенно не хотелось, однако срок его пребывания подходил к концу. Уезжая от Веры и оставляя их с Марией Ивановной и маленькой Дашей, он твёрдо знал, что жить без них уже не сможет. Вернувшись домой, он решительно отправился в отдел кадров и написал заявление на увольнение. Затем запер квартиру и оставил ключ другу. Жизнь его стремительно делала поворот, и мужчина решил не упускать шанс стать счастливым.

Ненавистный брат

Опять этот запах. Отвратительный запах несвежего тела, перегара и табака. Он преследовал Юльку всегда и везде вот уже несколько месяцев подряд.

Тошнотворная вонь выбивала из колеи, лишала последних сил, валила с ног. Снова к Юльке тянулись корявые руки с грязью под ногтями, снова она слышала мерзкое хихиканье, снова на нее наваливалась тяжесть, такая, что и дышать невозможно, будто каменная плита на упала на маленькую, птичью Юлькину грудь. Ей не хватало воздуха, она пыталась закричать, но не смогла – плита давила, давила, давила…

И проснулась. В окно били лучи летнего улыбчивого солнца. Свежий ветерок легонько колыхал тюлевую штору, из кухни доносился запах жареных оладий и кофе. Значит, мама давно проснулась, приготовила завтрак и пьет свежезаваренный кофе со сливками.

Юльке кофе совсем не хотелось. А ведь раньше она и дня прожить не смогла бы без обожаемого напитка. Теперь тягу к кофе отбило напрочь. Хорошо, что от запаха не тошнит, как тошнило от жареной печени, рыбы, котлет… В общем, Юльку тошнило от всего. И есть она могла только яблоки. Яблоки всякие: антоновку, ранет, медовое, осеннее полосатое… Килограммами, корзинами, круглосуточно и круглогодично.

Существо, поселившееся в Юлькином животе, предпочитало только этот фрукт. Поэтому Юлька за почти девять месяцев превратилась в абсолютную доходягу. Тощая, с синими кругами под глазами, с тоненькими палочками рук и ног, с круглым беременным животом Юлька выглядела, как насосавшийся клоп. Или комар.

«Точка, точка, огуречик – вот и вышел человечек»

Невесело.

Юлька поднялась с постели. Вставать не хотелось. Она бы с удовольствием провалилась в сон – при утренних лучах ночные кошмары растворяются, и тошнота уже не так мучает, но… Мама не разрешает досыпать. Ей кажется, что от переизбытка сна Юлькины отёки совсем доконают ее слабый организм. Юльке лучше погулять на свежем воздухе – это полезно для будущего малыша.

Мама очень любит существо, шевелившееся в Юлькином животе: заботится о нем, переживает, рыщет по рынку в поисках самых свежих, самых полезных продуктов. Заставляет Юльку соблюдать режим и читать добрые сказки вслух. Таскает ее по театрам и выставкам. Называет существо – крошечкой и лапушкой. — Что, лапушка, тесно тебе? Скоро, скоро увидишь Божий свет, не волнуйся! – говорит мама, легонько прикасаясь к Юлькиному чреву.

Да. Любит. И ждет так, будто сама его зачала.

А Юлька не ждет. Юлька ненавидит существо так, будто под сердцем не человеческий детеныш, а чудовище из страшной сказки. Будто оно явится на этот «Божий свет» не так, как рождаются обычные, желанные дети, а как монстр – через кровавую рваную дыру в груди, с визгом и клекотом.

Потому что, зачат этот ребенок был не в любви, не на брачном ложе, а в страхе, ненависти, в канаве, заросшей тальником. И отцом этого детеныша был не молодой и прекрасный принц, а грязное, потное чудовище, насильник.

От осинки, как говорится, не рождаются апельсинки. Юлька физически не могла переносить «ЭТО» в себе. Она видела кошмары по ночам, кричала, дергалась, умирала, мечтала избавиться от плода ненависти и насилия и не могла. Потому что – мама, словно тюремная камера, не давала ей освободиться от кошмара.

— Доченька, но ведь это – твой малыш, — плакала она, — твоя кровь. Прими его и полюби. Он ни в чем не виноват, пойми! Пожалуйста!

Легко сказать – полюби, прими, прости, пойми.

А Юля не могла. Не могла и не хотела.

Это случилось прошлой осенью. Октябрь выдался на редкость теплым и погожим, просто бабье лето какое-то! Хотелось гулять, любить, мечтать… И Юлька мечтала, разглядывая синее безоблачное небо. Лешка со второго курса, видимо, разглядел в Юлькиных глазах что-то такое… Пригласил на свидание. Юлька пришла. Они шуршали прошлогодней листвой, болтали, кормили жирных уток в городском пруду…

А потом Лешка пригласил ее на дачу. Компания проверенная: ребята и девчата с того же универа, где и учились Алексей и Юля. Решили воспользоваться хорошей погодой напоследок: пожарить шашлыков, потанцевать под хорошую музыку, да и просто отдохнуть – когда еще случай представится погудеть на просторной даче, среди сосен, а не в тесной комнате общаги, где каждые пять минут стучались в дверь халявщики всех мастей и воспиталки, обязанные блюсти порядок в учебном заведении.

И все было хорошо. Как в кино. Шашлык, правда, немножко пересушили, ну и что? Зато песни под гитару пелись легко и дружно, а вино слегка кружило голову, а не роняло с ног. Лешка увлек Юльку на второй этаж старого дома, а там прижался губами к ее губам.Стриминговые сервисы с фильмами

Они долго целовались, пока парень не стал сдёргивать с Юльки одежду.

— Позже, Леша! – шептала Юлька, — не надо!

Он настаивал. Она сопротивлялась. Он злился. Она недоумевала: всего одно свидание, а уже…

— Ты дура, что ли? – вдруг прошипел Лешка, — ты зачем тогда сюда приехала? В бирюльки играть?

Его слова оскорбили Юльку. Конечно, она бы не сказала, что до свадьбы – ни-ни, но так, сразу… И у нее никогда и никого не было еще… И не так она все представляла…

Короче, Лешка уничижительно бросил ей в лицо:

— Ну и вали тогда отсюда. Еще время на тебя тратить…

Юля застегнула на себе легкую курточку и, натыкаясь на стулья, двери, легкие перила, ушла.

Надвигался вечер. От дачи до города – пять километров по шоссе. Юльку душила обида, слезы лились градом, и мозг отказывался рационально соображать. Она, молоденькая идиотка, так и почапала: сначала по дорожке мимо садоводческих участков, потом по обочине трассы. Шла и не думала ни о чем, кроме своего маленького горя.

А Леша… Что – Леша? Он даже не заметил ухода девчонки: был занят ухаживанием за Светланой, простой девицы, не требующей «танцев с бубном». Света никому не отказывала. Лешка, досадуя, думал: «Нужно было изначально со Светкой договариваться».

Как назло, погода испортилась. Откуда-то появился стылый ветер, нагнавший тяжелых туч. Стал накрапывать дождь, и через пять минут он уже зашумел сплошным холодным потоком. Юля, мокрая с головы до ног, с размазанной по щекам тушью, куталась в свою куцую курточку и надеялась до последнего, что одумается, очнется Лешка, станет искать ее, побежит следом, нагонит, попросит прощения. И все у них будет хорошо! Ну не может быть иначе.

Наивная, мамой воспитанная в старых литературных традициях по принципу: «добро побеждает зло», «все люди – братья», «не дари поцелуй без любви». Дурочка, конечно.

Та грязная «пятерка» остановилась около Юльки как по заказу. Еще немного, и лежать Юле в больнице с тяжелым воспалением легких. Немолодой по Юлиным меркам водитель распахнул дверцу, сочувственно улыбнулся и сказал:- Эх ты, душа цыплячья, замерзла совсем! В такую погоду на работу вышла, дурища! Садись быстро, в машине тепло.

Он был таким старым и неказистым, таким простым, даже домашним, как дядя Коля-сосед, чинивший в их с мамой квартире проводку. Или слесарь из ЖКХ, которого мама вызывала, когда прорвало трубу. Она тогда еще за водкой бегала, чтобы расплатиться. От этого водителя и пахло так же – потом, перегаром, немытым телом.

Но в машине, и правда, было тепло. Мужичок достал термос:

— Хлебни. Это чай. Горячий. Я всегда, когда на халтуру еду, беру с собой. Ой, подожди! – он достал откуда-то пакет с бутербродом.

От бутерброда Юля отказалась, а вот чай выпила с удовольствием. А потом ее разморило, ненормально как-то, словно в водоворот затянуло. А потом…

Память давно закрыта блоком. Чтобы не помнить ужаса и боли. Чтобы не помнить запаха и грязи…

Она очнулась в том грязном кювете. Холодно, страшно, невыносимо. Ее бросало из стороны в сторону. Юля выкарабкалась, цепляясь за пожухлую траву, ломая ногти, царапая колени. Она с трудом выбралась на дорогу и шла, шла, шла, не чувствуя уже ничего. Мимо проносились машины, но Юля уже ничего не боялась, ничего не хотела и не понимала. Какая-то женщина (единственная, кто остановился) с ужасом взглянула на нее, посадила на заднее сиденье, укутав теплым пледом, и без разговоров повезла не домой, а в приемный покой больницы.

А потом был кошмар. Врачи. Следователь. Вопросы, смысл которых сводил с ума. Мама, державшая ее за руку. И спасительная тишина родного дома, где не было назойливых милиционеров, докторов с холодными руками, однокурсниц с любопытными, алчущими сплетен глазами, никого. И Юле даже хорошо стало, если бы не страшные ночные сны, тошнота и приговор:

— Беременность. Срок – восемь недель.

Мама все эти два проклятых месяца, до приговора, находилась рядом. Неотлучно. Спала на кресле, готовая, чуть что, ринуться на помощь. Она ни о чем не спрашивала – и на том спасибо. Не прикасалась к Юле – спасибо, хватило прикасаний других. Она подавала куриный бульон и терпеливо ждала, когда Юля восстановится. Так сказал психолог. Так она и делала: терпеть и не нависать.

Но ведь и она – живой человек. И ее оглушила эта новость. Юля не слышала плача матери, но почувствовала – плачет. Воет, закрывшись в ванной комнате и включив посильнее напор воды. Значит, ей тоже плохо. А Юля надеялась: сильнее мамы нет никого на свете. И уж мама поможет, разгонит кошмары, уберет из Юли «это», найдет маньяка и задушит его собственными руками. Ведь она такая сильная, такая несгибаемая. Но мама ничего не смогла сделать.

— Девочка, куколка моя, Юленька, послушай, — говорила она, — этот аборт добьет тебя! Нельзя! Нужно рожать. Через страх, через боль и ужас – нужно. Надо потерпеть. Потерпеть! А потом мы сдадим ребенка в детдом. Слышишь меня, девочка?

Юля услышала. И согласилась. Она все вытерпит.

Но мама предала дочь. Мама полюбила чудовище, вцепившееся в Юльку. Мама называла монстра «малышом» и убеждала Юльку, что «тот ни в чем не виноват».

А что оставалась делать? Валентина уже имя ему дала. Она даже знала, какие у Сашеньки глазки, какой носик. И вихор, смешной такой хохолок над умненьким лобиком. Она часто ужасалась своим же словам о детском доме, будто не человек это, а ненужная тряпка – не понравится – выкинем. Валя когда-то, будучи на практике, возилась с брошенными детьми в доме ребенка. Они не кричали – тихо лежали в своих кроватках и терпеливо ждали… чего? Кого? Глаза у тех младенцев были взрослыми. Взрослые глаза на детских личиках.

— А что мне, разорваться? Их сколь, а я одна? Пока тут тетешкаешься, так и дел никаких! – нянечка встала тогда в позу, когда молоденькая Валя мекнула что-то про открытие ученых, мол дети без тактильного контакта умирают.

Валя не стала спорить: себе дороже. Просто сама, тайком от других, брала на руки детей и качала их. Всю ночь так и качала, качала, пока не пришла смена. Они были такими вялыми, детки, такими… деревянными, что ли. Валя грела их своим теплом, осторожно прикасаясь ко лбам губами, пыталась вдохнуть в маленькие тельца жизнь. Даже пела что-то.

И вот сейчас, получается, она должна будет отдать ребенка, отказаться от него. Забыть, как страшный сон! Будь проклят тот козел, урод, выродок рода человеческого, сотворивший с Юлькой такое! Ее свет, солнце, любимая дочка никогда не сможет прийти в себя. Смотреть на ее страдания невозможно. А теперь еще будет страдать невинное дитя. Господи, что же делать, как спасти их?

Она и так прикидывала, и этак… Не получалось. Чтобы одному было хорошо, будет плохо (обязательно) другому. Валя измучилась, перестала есть, исхудала от бессонных ночей. Хорошо, что Юлька, занятая внутренними переживаниями, не замечала того, что творилось с матерью. Валя не винила дочь за моральную слепоту – не до зоркости. Самой бы выкарабкаться из болота. Самой бы научиться жить.

Но время родов, как ни боялись их обе женщины, все-таки наступило. Пятнадцатого июля дочка почувствовала тянущие боли внизу живота.

— Началось, мама! – простонала она то ли со страхом, то ли с облегчением.

Боль усиливалась. Через час Юля уже кричала:

— Ненавижу, ненавижу! Чтобы ты сдох! Чтобы тебя разорвало!

Акушерка, привычная ко всему, (мало ли что мамки кричат, а потом зацеловывают своих ребятишек с головы до ножек) увела Юлю за собой. Валя слышала Юлькины вопли еще минут пять. Она осталась в приемной, усевшись на жесткой лавочке, и принялась терпеливо ждать. Рядом никого не было: ни испуганных папаш, ни деловитых, собранных свекровок рожениц.

Так она и сидела, пока не выгнали:

— Чего тут ждать? Нечего! – дежурная медсестра была похожа на няньку из прошлого. А, может быть, она и была той нянькой, кто знает. Типичная базарная хамка, перепутавшая рынок с больницей. Валя, по природе своей, терялась перед любой дородной, хамовитой бабой. Потому и ушла, не задавая никаких вопросов.

Вечером набралась смелости и позвонила в отделение и чуть не задохнулась от радости: мальчишка! Мишка! Три пятьсот, пятьдесят два сантиметра! Здоровенький! Все-таки родился!

— Мамаша чувствует себя хорошо, — скороговоркой отчеканила дежурная и отключилась.

И вместе с новым человеком, в Валину голову пришло, наконец-то, такое простое решение, настолько простое, что Валя даже удивилась: как же раньше она до этого не додумалась!

— Юлечка, не надо писать отказную. Не нужно. Я решила усыновить мальчика, — голос у Валентины дрожал. Юлька имела полное право послать ее лесом.

Но Юлька неожиданно согласилась.

— Ой, мама, да делай ты, что хочешь, только оставь меня в покое со своим младенцем, — отмахнулась она. — Что тебе принести? – заискивала виновато Валя.

— Шампанское, — ответила Юля.

Валентина не понимала: шутит она или говорит серьезно.

Так Михаил стал братом своей родной матери. Правда, он совсем об этом не знал, а Юля не собиралась даже признаваться. На пыхтевшего младенца она смотрела, как на злейшего врага, до сих пор не понимая, зачем он здесь, в маленькой квартирке. Чего ради мать возится с ним, купает, баюкает, кормит из бутылочки, вскакивает по ночам, чтобы сменить пеленку, воркует над ним и поет какие-то дурацкие песенки. Юля отделилась от Валентины особой чертой отчуждения, словно стеной. Так легче. Меньше раздражают.

Она перевелась на заочную форму обучения, чтобы закончить образование. А потом и вовсе уехала.

— Мам, прости. Ну не могу я жить с вами. Не хочу, — коротко объяснив свои сборы, Юля не стала вдаваться в подробности.

Валя и так все прекрасно понимала. К чему тратить слова? Боль не проходила, отвращение к «брату» росло не по дням, а по часам. Дочь никогда не придет в себя. Наверное, ее решение уехать было самым правильным: может, ей станет легче. Может, она научится жить по-человечески. И дай Бог, встретит, наконец, хорошего человека?

Юлька уехала в другой город. Там она устроилась на работу, жила одиноко, самостоятельно и не донимала мать просьбами. Понимала – Вале и так тяжело. В сорок лет с ребенком на руках… Высшая степень глупости. Порой Юля ловила себя на мысли: а ведь мама предала ее. Да, предала. Променяла на этого… чужого. Лучше бы сделала Юлька аборт, и дело с концом. Никаких проблем – женщины на работе часто рассказывали, сколько они этих абортов понаделали, и ничего.

Диплом Юля получила, да только не воспользовалась им. Прилипла к парикмахерской. Сначала выметала чужие волосы, а уж потом, понабравшись опыта, отправилась на курсы и получила нужные корки. На жизнь хватало. Она ведь одна – ни мужа, ни детей. И слава Богу.

Валентина любила своего Мишку до дрожи. Он был именно таким, каким она его и представляла: большеглазый, вихрастый и удивительно спокойный. Небалованный ребенок не закатывал истерик в магазине, не просил дорогой йогурт или модную машинку, не тянул за руку маму, не валялся на полу, не дулся и не орал, как резаный. Просто шел мимо, стараясь не смотреть даже в сторону новенького «Детского мира», полного заманчивых вещей.

Их, как назло, расплодилось, как грибов после дождя. И везде – изобилие. Валя иногда хотела заплакать: родись Мишка чуть.пораньше, так и соблазнов было меньше. Ну что там: пластмассовые пупсы и неваляшки… А сейчас чего только нет: и мягкие медведи, и автомобили на батарейках, и стрелялки, гуделки, и конструкторы, и… А сынок старался отвести глазенки от нарядных витрин:

— Пойдем, пойдем, мамочка. У нас денег нет, надо жить скромно. А это все сломается! – по- взрослому говорил он.

Валя откладывала по копеечке и все-таки, раз в три месяца покупала Мишке что-нибудь интересное. И ребенок берег подарки, как зеницу ока. Иногда у матери и сына случались «загульные дни», когда они отправлялись в кафе, набирали всякую всячину: мороженое, пирожное и молочный коктейль. Праздновали хорошую погоду! И им было так весело, так хорошо вдвоем! Мишка мечтал, что станет взрослым и будет устраивать загульные дни каждую неделю! Скорее бы вырасти!

У Мишки кроме мамы ведь и не было никого. С папой как-то не срослось. Мама рассказывала, что так бывает, когда папы куда-то деваются. Мишкин отец погиб при выполнении ответственного задания. Давно еще. Вот потому и живут они скромно. Мама совсем не хочет выходить за другого дядьку замуж. А и не надо. Есть мама. И еще есть Юля, сестра. Она совсем взрослая и приезжает очень-очень редко. Мишу Юля не любит. Ну и ладно, подумаешь, какая цаца! Тьфу на нее.

— Характер у нее сложный, Мишенька! Но она хорошая. Ты ей больше кнопки на стул не подкладывай, хорошо? – просила мама.

И Миша старался маму слушаться. Хотя порой очень хотелось что-нибудь вредное устроить для Юльки. Жабу ей в сумку подложить, чтобы та завизжала, как резаная и заорала на всю улицу:

— Уродище! Убила бы!

Пока Мишка рос и радовал «маму» успехами в учебе, Юля пыталась выживать в другом городе. Получалось, честно говоря, не очень. Снимать квартиру – неблагодарное дело. Выбрасываешь собственные деньги в никуда, каждый день переживая: не явится ли хозяйка, не объявит о выселении? Опять же – не обставить дом по собственному вкусу, ремонт не сделать. Да и вообще – есть гарантия, в том, что владелица этих квадратных метров не шарится в твоих вещах, пока ты на работе?
Так крутилась Юля, этак: толку? Как ни крути, а нужно приобретать собственное жилье. Ну и влезла по уши в потребительский кредит, сжирающий половину зарплаты. Она экономила на всем – на еде, одежде, проезде, развлечениях, отдыхе. Жила, как старуха: тихо и скромно. Зато в своей собственной квартире, обшарпанной хрущебе без ремонта, унылой и мрачной.

Кое-как сделала косметический ремонт: оклеила стены дешевенькими светлыми обоями, окрасила окна и батареи белой, ужасно вонючей краской, купила простенький тюль на окна. Вроде, ничего. Бедненько, но чистенько. Жить можно. Если осторожно. А ей, Юльке, много не надо. Хлебушек жареный на утро, супчик куриный на обед, вечером кашка из пакетиков. Утром влезла в юбку, страшненькую (зато теплую) куртку напялила и почапала на работу.

К тому времени затрапезную парикмахерскую обозвали «Салоном красоты». Зарплата от смены названия не прибавила в весе, зато требований – выше крыши. А тут знакомая клиентка пригласила Юльку подработать продавцом – начали в стране расти как грибы новые громадные сетевики. Народу не хватало – адский труд. Зато жалованье больше и льготы всякие. И выходные – два через два. Юлька собралась с духом и ухнула в торговлю. Возвращалась с работы измочаленная. Валилась спать и радовалась: не надо тратиться на еду – можно брать просрочку. Тогда с этим проще было, не то что сейчас – каждую морковку – под учет.

Бедовала, конечно. Пока ее ровесницы гуляли, влюблялись-разлюблялись, Юлька дома сидела. А точнее – лежала. Если выходной – спала без просыпа. На прогулки-знакомства-танцы времени не хватало. А если честно – не очень-то и хотелось впускать в свою жизнь мужчин. Одной лучше, как ни крути: в коллективе Юля наслушалась уже про «счастливую семейную жизнь» многих работниц. Хрен редьки не слаще: пьют, бьют, денег не носят, а жрать требуют каждый день. Ну их к черту. Животные! И пахнет от них… фу!

— Юлька, ну чего ты мелешь? – не выдержала однажды Маринка, сменщица, — ты на помойке, что ли, мужиков вылавливаешь? Нормальные парни очень хорошо пахнут – не выдумывай!

Юля не спорила. Пахнут хорошо. Да. Обольются туалетной водой, ужас-ужас. Но как бы не обливались парфюмом, все равно тащит мерзким потом. Запах пробивается через любые преграды. Она его улавливала сразу, как только к кассе прибивался очередной мужик со своей корзинкой: юноша, молодой мужчина, старик… Все воняли.

Особенно она не жаловала покупателей от сорока лет, простых работяг. Ненавидела всеми фибрами души. Еле-еле принимала деньги, стараясь не смотреть людям в глаза. Покупки швыряла в корзину, а сдачу – в тарелку. Про нее говорили:

— Жаба.

И за глаза, и в глаза.

В книжке жалоб и предложений так и было написано:

«Просим убрать жабу!»

И не убирали Юлю только потому, что на столь «шикарную» работу не хотели идти. До поры до времени, как говорится. Очередной поток мигрантов в ближайшем будущем быстро решил проблему кадров, и в скором времени Юле пришлось возвращаться в «Салон красоты». По крайней мере, в нем не было мужчин – они посещали простецкую стригальню при городской бане.

В общем, Юля была старой девой. Мужчин и детей она ненавидела. Да и кошек, кстати, тоже. Жила одиноко, от соседей и коллег по работе держалась особняком. Постепенно и с матерью свела общение на нет. Толку от них всех: сплошные разговоры о семье, о своих обожаемых спиногрызах. И мамаша – туда же: Мишенька, Мишенька, Мишенька – то, Мишенька – се… Дура совсем, что ли, не понимает: Юле ее щебетание ненавистно. Не-на-вист-но!

Характер ее с годами портился. Выражение лица приобрело сварливую мину: рот сжался в черточку, между бровями появилась глубокая морщина. Стригла клиенток молча, на замечания огрызалась. Потому и растеряла дополнительный заработок: красились и стриглись у нее только пенсионерки. И то, только потому, что она не выпендривалась, не выдумывала новшеств: сказано сделать классическую химию, значит, будет сделана классическая химия на допотопных коклюшках-бигуди.

Михаил вымахал в здорового, крепкого парня. Добротный получился – с широким разворотом плеч (Валя не ленилась водить ребенка в бассейн), объемными мышцами и покладистым характером. Учился Мишка отлично. Можно было спокойно в универ поступать. Но он не спешил: отслужил в армии и только потом продолжил грызть гранит науки в высшем учебном заведении. Валентина к тому времени совсем расхворалась, но тянула сына из последних сил. Мишка умудрился поступить на бюджет, чтобы не транжирить деньги с матери, нашел подработку, умудряясь даже помогать Вале. Очень любил ее. Жалел. Отличный сын, дай Бог каждой женщине такого!

Он не понимал, почему у мамы не складываются отношения с дочерью. Ну что та взъелась на нее? Из-за него, Мишки? Ревность? Злится, что не она любимая, единственная? Что Мишка – поздний ребенок? Да знает она, что мама каждый вечер плачет тайком от тоски? Знает ли она, что мать постоянно названивает ей и недоумевает: почему все время звучат короткие гудки? С*ка, а не человек. Дрянь какая.

Михаил пытался набрать Юлькин номер сам. Пару раз удавалось. Но на Мишкино: «Как дела?» раздавалась отрывистая ругань.

— Задолбали вы меня. Чего названивать? Жива-здорова! Все. Конец связи.

Потом и Мишкин номер был занесен в «черный список». Гадина.

И потому мамины похороны Юля пропустила. Нечаянно в социальных сетях узнала о смерти Валентины. Ее любили, о ней говорили, пересылали многочисленные соболезнования сыну. О Юльке никто не вспоминал. Будто и не было Юли никогда – только Миша. Миша, на фото которого Юля боялась смотреть.

На кладбище приехала только к сороковому дню. Поставила свечку. Посидела у могилы. Вручила на покупку памятника свою долю. Михаил ни в чем ее не упрекал, взял деньги молча.

— Без меня не покупай, — буркнула Юлия, глядя куда-то в сторону, — а то купишь ерунду. Или вообще деньги просадишь. У тебя теперь свобода… Квартиру надо делить. Больно жирно тебе одному. Мне никто не помогал. Поработай и ты сам.

Мишка не качал права, не ругался. Выслушал Юлю, не перебивая. Продавать, так продавать. Действительно, он мужик, справится. А Юля… Что, Юля… У нее и так все не слава Богу. Она – сирота несчастная, что уж теперь судить ее, рядить…

Он сделал все, что было приказано: продал квартиру и отдал Юле ее долю. Негусто получилось, но все-таки. Не ныл, не стенал. Устроился на работу и попер по карьерной лестнице потихоньку. Жил в комнатушке в общаге. Жил и не жаловался: есть куда приходить спать, да и ладно. На работе все складывалось отлично: симпатичный, шустрый, грамотный парень – таких все любят. На рожон не лез, но и унижать себя не давал, дорогу пробивал себе честно, без лизоблюдства.

Мишку уважали. Через три года он стал мастером участка, ну а потом – пошло-поехало. Купил, наконец-то, собственное жилье. Если парень с головой, то все остальное приложится. А почему и нет – не пьет, не курит, работу свою знает «от и до», с сотрудниками общается доброжелательно, а не через губу…

В общем, Мишка к тридцати годам выбился в люди. Миллионером, богатеем не стал, конечно. Лохматой лапы не было. Но в остальном все у парня в полном ажуре: и деньжата, и карьерный рост, и машина, и квартира, и внешность. Красивый мужчина – ничего не скажешь – любо-дорого смотреть. И сердце золотое. Жених!

Юлию не интересовала его жизнь. Правда, приходилось волей-неволей носами сталкиваться. Общая могила (хочешь-не хочешь) соединяла. И так мать обидела, не хватало еще около нее мертвой фордыбачить. Тем более, выкрутились: Юлия звонила Мише накануне родительских суббот, сообщала о точном времени приезда. Миша старался приходить пораньше. Посидит, цветы положит, да и покинет погост. А там уже и Юля поспевает с ведрами, граблями – настоящие порядки наводить. Будто не могила это, а садовая клумба. Ну… Мишка не спорил. Нравится человеку, так пусть. Не мешал.

Со временем их общение, хоть и.редким было, но выровнялось. Юлия уж сама поняла: зря она выделывалась. И квартиру поделила зря. А с другой стороны, правильно, что поделила… У себя в кои веки нормальный ремонт сделала. Да и вообще, если что, так ведь ему, Мишке, все достанется. Женился ведь!

Миша пригласил Юлию на свадьбу. И та, подумав, приехала! Сидела на почетном месте, как самая близкая и единственная родня. Лакомилась деликатесами и принимала поздравления от гостей. Невеста Мишкина, Аля, Юлии очень понравилась. Хорошая такая девочка.

А главное…

От Мишки не пахло козлиным потом. Казалось бы, должно пахнуть, но не пахло. Что это – насмешка судьбы? Кто его знает. Не пахло, и все.

А потом, один за другим, дети пошли. Алька уж очень плодовитой оказалась. Ей бы на каблучках порхать в офисе, а она каждый год с пузом. Четверых наплодили. И трое из детей – пацаны! Надо понимать! Юлия подумала, подумала, а потом и брякнула Мише:

— Ты бы совесть поимел, Ромео! Алька из декретов не вылезает! Сам на работу смоется, а девка одна с ребятами колотится!

Мишка уважительно молчал. Потом сообщил:

— Так мы няню наняли, Юля!

— Тьфу на твою няню! Еще уронит кого! Я – на что?

В общем, монатки собрала, да приехала.

Вот так. Детей она не любит. Полюбила! И собаку Алькину полюбила. И в огороде возиться на Мишкиной даче полюбила… Многое полюбила. Морщинка между бровей разгладилась, и румянец на щеках появился, хотя забот у Юлии – ого-го! Сашка, старшенький, вытворяет такое, только держись. С яблони недавно упал. С чужой, между прочим. Чуть с ума не сошли все – ногу, паразит, сломал.

Ванька с Митькой не отстают. Валечка одна – самая миленькая. На бабушку покойную похожа. К душе. Юлина любимица. К Юле и тянется:

— Бабуська, бабуська! На ручки!

Так Юлю все теперь «бабуськой» величают. А та не возражает. Если разобраться, так она «бабуська» на самом деле. Только не говорит ничего об этом. Боится, вдруг Миша не простит. Он бы простил, но…

Квартиру свою Юлия Валюшке завещает. Жизнь – такая штука…непонятно еще, каким боком повернется. Кто бы знал, как сложится у всех – Юлия соломки подстелила бы. Вон как она мать клевала: тиран, дура, маньячка! А вот как дело вышло: крепче нет семьи. И Мишу Юлия полюбила, как родного. Так ведь – родной. Роднее некуда. И где-то под ложечкой от этой мысли сосет. Сказать бы ему, признаться, покаяться… Где только сил взять. И мамы нет на свете, чтобы посоветовала…

Михаил, вернувшись с работы к своей шумной семье, поцеловав жену, повозившись с детьми (кого наказал, кого похвалил), не обнаружил рядом Юли. Обычно она торчала на кухне: пекла оладьи или мыла посуду. Ворчала и ругала всех, почем зря, оглоедами.

— Приболела она, Миша. Давление зашкаливает. Умаяли ее архаровцы наши. Я уговорила ее в больнице немножко полежать, подстраховаться, — рапортовала Аля.

— А мне что не позвонила? – нахмурился Михаил.

— Да мы решили тебя не беспокоить. Она сама и попросила, — на все у Альки ответ найдется.

Миша набрал телефон «бабуськи». Дозвонился, справился о здоровье, спросил, чего ей привезти.

Беспокоился, конечно. Как за маму родную. Так она и стала родной. Роднее не бывает. Хотя…

Валентина незадолго до смерти призналась:

— Ты не злись на нее, Мишенька. Она и так несчастный человек. Она ведь считает, что бросила я ее ради тебя. А мне – каково? Я ее удочерила когда-то. Помню – лежит такая, маленькая, хиленькая, никому не нужная. И глаза взрослые такие… Взгляд… Как у детей из блокадного Ленинграда. Обреченный. Старческий. Вот, не выдержала. Забрала себе. Наверное, чувствует что-то такое. Ради Бога, не говори ей ничего. Никогда. Слышишь меня?

— Так она и видеть меня не желает, — сомневался Миша.

— Время лечит, все меняется. Потянется к тебе. Знаю! Потянется! – мама не сомневалась.

Она никогда и ни в чем не сомневалась. Верила в хорошее.

А Миша никогда бы не решился открыть эту тайну. Родной человек. И точка!

А, может, и правильно, что эти двое не услышали правды. По крайней мере, сейчас. Не время пока, наверное…