Я девочку на улице нашла, никто ее не разыскивал, ну я и вырастила ее как родимую

Знаете, иногда судьба преподносит такие сюрпризы, что потом всю жизнь удивляешься – как оно всё так сложилось? Вот и я до сих пор помню тот промозглый октябрьский день, когда возвращалась с рынка из соседнего села. Тогда ещё автобусы ходили раз в сто лет, и приходилось топать пешком, матерясь про себя на разбитую дорогу и тяжёлые сумки с картошкой.
В свои сорок два я жила одна, если не считать рыжего кота Барсика, который, честно говоря, больше походил на небольшую подушку с наглой мордой. После развода как-то не сложилось ни с личной жизнью, ни с детьми. Работала в сельской библиотеке, вечерами вязала носки и смотрела сериалы – в общем, обычная жизнь обычной тётки из глубинки.

Я как раз прикидывала, хватит ли сил дотащить эти чёртовы сумки до дома, когда заметила её. Маленькая фигурка в тоненькой курточке сидела под старым дубом, обхватив коленки руками. Сначала я даже подумала, что показалось – кто в здравом уме оставит ребёнка одного между деревнями в такую погоду?

— Девочка, ты чья? – окликнула я, подходя ближе.

Она подняла голову – бледное личико, испуганные глазищи, и молчит. Только крепче закуталась.

— Ты потерялась? Где твои родители?

Молчание. Только губы дрожат.

— Господи, да ты же совсем замёрзла! – я поставила сумки и присела рядом с ней. – Меня зовут Татьяна Ивановна. А тебя как?

— С-соня, – еле слышно прошептала она.

— Соня, пойдём ко мне домой? Я тебя чаем горячим напою, согреешься, а потом разберёмся, откуда ты.

Она несмело кивнула, и я, подхватив одной рукой сумки, другой взяла её ледяную ладошку. Так и пошли – я, пыхтя под тяжестью картошки, она – семеня рядом, как маленький воробышек.

Дома я первым делом закутала её в плед, включила обогреватель и поставила чайник. Барсик, обычно равнодушный к гостям, тут же запрыгнул к ней на колени и заурчал, как трактор.

— Смотри-ка, ты ему понравилась, – улыбнулась я, доставая печенье. – А он у меня привереда, просто так ни к кому не пойдёт.

Соня робко погладила кота, и я заметила, как чуть расслабились её плечи.

— Сонь, а сколько тебе лет?

— Пять… наверное.

— А фамилию свою знаешь? Или где живёшь?

Она помотала головой, и я почувствовала, как внутри всё сжалось. Что-то тут было не так, очень не так.

В тот вечер я накормила её супом и пирожками (спасибо моей привычке печь про запас), уложила спать в своей комнате, а сама устроилась на диване в зале. Всю ночь не могла заснуть – звонила в полицию, в администрацию соседних деревень, но никто не заявлял о пропаже ребёнка.

Прошла неделя, потом вторая. Соня потихоньку оттаивала, начала улыбаться, особенно когда я читала ей сказки перед сном. Но о том, как оказалась на дороге, ничего не помнила – или не хотела вспоминать.

Когда инспектор по делам несовершеннолетних в очередной раз развела руками, я поняла – надо что-то решать. В детдом? От одной мысли становилось тошно.

— Соня, – позвала я её вечером, когда она рисовала за столом, высунув от усердия язык. – Хочешь у меня жить? Насовсем?

Она замерла, сжимая карандаш, потом подняла глаза:

— А можно?

— Можно. Будешь моей дочкой.

— И Барсика тоже можно оставить?

Я рассмеялась:

Она слезла со стула, подошла ко мне и вдруг крепко обняла. А я, гладя её по голове, подумала – была не была. Справимся как-нибудь.

Потом, конечно, начались хождения по инстанциям, сбор документов, проверки. Но это уже другая история.

Первый день в школе я помню, как сейчас. Соня вцепилась в мою руку так, словно её в клетку с тиграми вели, а не в первый класс. Новенькое платье в горошек, белые банты, которые я час пыталась сделать симметричными – всё как полагается.

— Мам, а вдруг у меня не получится? – прошептала она, когда мы подходили к школе.

Это «мам» до сих пор отзывалось теплом где-то под сердцем. Первый раз она так меня назвала месяц назад, когда я лежала с температурой под сорок, а она притащила мне чашку чая, расплескав половину по дороге.

— Конечно получится, – я присела перед ней на корточки, поправляя бант. – Ты же у меня умница.

— А вдруг они будут смеяться? – она опустила глаза.

Я знала, о чём она. В селе все друг друга знают, и история «найдёныша» уже обросла десятком версий, одна нелепее другой.

— Знаешь что? – я достала из сумки маленький блокнот с котятами на обложке. – Вот, держи. Будешь записывать туда все интересные вещи, которые узнаешь. А вечером мне расскажешь. Договорились?

Она кивнула, прижимая блокнот к груди, и мы пошли дальше.

Первые месяцы были непростыми. Соня старалась изо всех сил, но математика давалась ей с трудом. Зато на уроках рисования её было не узнать – тихая девочка преображалась, когда брала в руки карандаши.

— Татьяна Ивановна, задержитесь на минутку? – окликнула меня как-то Марина Петровна, учительница рисования, после родительского собрания.

Я напряглась – обычно учителя просто так не задерживают.

— У Сони удивительный талант, – она достала альбом. – Посмотрите.

На листе был пейзаж – наша улица осенью. Но как она это увидела! Каждый листочек, каждая лужа с отражением неба…

— Её нужно развивать. В районе есть художественная школа…

Я вздохнула. Художественная школа – это деньги. А у нас с библиотечной зарплатой еле концы с концами сводились.

Вечером, когда Соня делала уроки, а я готовила ужин, в дверь постучали. На пороге стояла баба Зина, наша соседка.

— Тань, тут это… – она протянула авоську. – Яблоки у меня нынче уродились, девчонке витамины нужны. И варенье малиновое.

Я растерялась:

— Да что вы, Зинаида Николаевна…

— Бери-бери, – она махнула рукой. – И это… я тут подрабатываю иногда, квартиры в городе убираю. Если хочешь, могу тебя порекомендовать. Платят прилично.

Так начались мои «чёрные» выходные – два раза в месяц я ездила в город на уборку. Соня оставалась с бабой Зиной, которая учила её печь пироги и рассказывала истории.

К концу первого класса у нас появились деньги на художественную школу. Правда, добираться туда приходилось на двух автобусах, но Соня ни разу не пожаловалась.

Проблемы начались в средней школе. Подростковый возраст – штука сложная, а тут ещё эти вечные вопросы о прошлом.

— Почему они меня бросили? – спросила она однажды вечером, когда мы пили чай. – Я была плохая?

У меня сердце сжалось.

— Соня, послушай…

— Нет, это ты послушай! – она вскочила, опрокинув чашку. – Все нормальные люди знают, кто их родители! А я… я никто! Подкидыш!

— Прекрати!

— Что, правда глаза колет? – она выскочила из кухни, хлопнув дверью так, что штукатурка посыпалась.

Барсик, постаревший и ещё больше разжиревший, испуганно юркнул под диван.

Я не пошла за ней – знала, что бесполезно. В такие моменты лучше дать ей остыть. Сидела на кухне, механически вытирая лужу чая, и думала – может, я что-то делаю не так? Может, надо было тогда…

Хлопнула входная дверь. Я вскочила – на часах почти десять вечера.

— Соня!

Тишина в ответ.

Накинув куртку, я выбежала на улицу. Моросил дождь, фонари через один не работали. Куда она могла пойти?

Я обежала всю улицу, потом соседнюю. Заглянула на детскую площадку – пусто. В голове крутились страшные картинки – маньяки, аварии, собаки…

Она нашлась на старом кладбище – сидела на лавочке возле могилы бабы Зины, умершей год назад.

— Соня…

Она подняла голову – вся мокрая, зубы стучат.

— Прости, – прошептала она. – Я не хотела…

Я молча сняла куртку, накинула ей на плечи и села рядом.

— Знаешь, – сказала я после долгого молчания, – когда я тебя нашла, думала – вот, поживёт немного и уйдёт. В детдом или к родственникам, если найдутся. А потом… потом ты стала рисовать эти каракули на обоях…

— Это были единороги! – возмутилась она сквозь слёзы.

— Ага, особенно тот, фиолетовый, с тремя хвостами, – я улыбнулась. – И я поняла – никуда я тебя не отдам. Потому что ты – моя. Не по крови, а по сердцу. И мне плевать, кто твои настоящие родители. Для меня настоящая – ты.

Она уткнулась мне в плечо и разрыдалась. Мы просидели так, наверное, минут 10 – мокрые, замёрзшие, но какие-то… очищенные, что ли.

— Мам, – сказала она, когда мы шли домой. – А можно я перекрашу свою комнату? В лиловый?

— Это который с фиолетовым оттенком или который с розовым?

— Не знаю, – она пожала плечами. – Давай оба попробуем?

Следующие выходные мы провели за покраской стен. Я так и не поняла, какой оттенок в итоге получился, но Соня была счастлива.

К пятнадцати годам она уже точно знала, что хочет стать художницей. Её работы регулярно побеждали на районных конкурсах, а одну даже отправили на областную выставку.
>— Мам, смотри! – она влетела в дом, размахивая какой-то бумажкой. – Меня пригласили на мастер-класс в художественное училище! В город, на целую неделю!

Я похолодела. Неделя в городе – это жильё, питание, материалы…

— Здорово, – выдавила я улыбку. – Когда?

— Через месяц! – она плюхнулась на диван рядом со мной. – Представляешь, там будет настоящий художник из Москвы! И нас будут учить писать маслом!

Вечером я достала заначку – небольшая часть того, что копила ей на поступление. Пересчитала – должно хватить. А там что-нибудь придумаем.

Эта неделя изменила всё. Соня вернулась другая – повзрослевшая, с горящими глазами и твёрдым намерением поступать в художественное училище после девятого класса.

— Но как же школа? – растерялась я.

— А я экстерном сдам! Преподаватель сказал, у меня есть все шансы поступить на бюджет. Представляешь?

Я представляла. Представляла, как она уедет в город, как останусь одна в этом доме, где каждый угол пропитан воспоминаниями. Как буду ждать её писем и редких приездов на выходные.

— Мам, – она села рядом, взяла меня за руку. – Я же не насовсем уеду. Буду приезжать каждые выходные. И потом вернусь – организую здесь художественную студию для детей. Вот увидишь!

Я смотрела на неё – уже не ребёнок, но ещё не взрослая. Упрямый подбородок, глаза, которые становятся зелёными, когда она волнуется. Моя девочка. Когда успела вырасти?

— Ладно, – сказала я. – Но при одном условии.

— Каком?

— Будешь присылать мне все свои работы. Хочу первая видеть твои шедевры.

Она засмеялась и крепко обняла меня.

В тот вечер я долго не могла уснуть. Вышла на крыльцо, села на старую скамейку. Где-то далеко лаяли собаки, пахло спелыми яблоками из бывшего сада бабы Зины. Странно устроена жизнь – вроде идёт себе, идёт по накатанной колее, а потом вдруг – бац! – и всё меняется из-за одной встречи на дороге, одного решения, одного момента…

— Мам, ты чего не спишь? – Соня вышла, закутавшись в плед. Села рядом, положила голову мне на плечо.

— Да так… думаю.

— О чём?

— О том, как быстро ты выросла.

Она помолчала, потом сказала:

— Знаешь, я иногда думаю – а что, если бы ты тогда прошла мимо? Или если бы я оказалась в другом месте?

— Не знаю, – я обняла её за плечи. – Наверное, так было суждено.

Мы сидели на крыльце до рассвета, строя планы на будущее и вспоминая прошлое. А утром я начала собирать документы для экстерната.

Её готовность к поступлению стала нашим общим делом. Я работала на двух работах, она занималась по ночам, готовясь к экзаменам. Временами казалось – не выдержим, сломаемся. Но мы справились. Она поступила.

Время в городе изменило Соню. Она словно расправила крылья – новые друзья, выставки, творческие вечера. На первом курсе звонила каждый день, потом реже, но всегда присылала фотографии своих работ. Я распечатывала их и развешивала по стенам – получилась целая галерея.

Дом без неё казался непривычно тихим. Даже Барсик, который к тому времени превратился в настоящего старичка, тоскливо бродил по комнатам, будто искал кого-то.

— Мам, только не волнуйся, – сказала она однажды по телефону. – Но я, кажется, нашла способ узнать о моём прошлом.

У меня внутри всё оборвалось.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь ту куртку, в которой я была? Ты ещё её хранишь?

Конечно, я хранила. Маленькая синяя курточка лежала в дальнем ящике комода вместе с другими памятными вещами.

— В подкладке есть бирка с названием ателье. Я нашла его – оно всё ещё работает! Может быть, они помнят, кто заказывал куртку?

Я молчала, не зная, что сказать. С одной стороны, я понимала её желание узнать правду. С другой…

— Мам? Ты там?

— Да, милая. Просто… ты уверена, что хочешь это знать?

Она помолчала, потом сказала тихо:

— Нужно закрыть эту дверь. Иначе она так и будет приоткрытой.

Я достала куртку. От неё всё ещё пахло нафталином и почему-то яблоками – видимо, от соседства с банками варенья в комоде.

Через неделю Соня приехала домой – похудевшая, с кругами под глазами.

— Ну что? – спросила я, усаживая её за стол и наливая чай.

— Ничего, – она покачала головой. – В ателье сменился владелец, все старые журналы заказов пропали. Тупик.

Она вдруг расплакалась – первый раз за много лет.

— Знаешь, что самое смешное? Я даже не знаю, чего хотела. Найти их? А дальше что?

Я обняла её, гладя по спине:

— Родная моя…

— Нет, правда, – она вытерла глаза. – Вот представь – нашла бы я их. И что? Сказала бы «Привет, я та самая девочка, которую вы бросили много лет назад. Как дела?»

Она горько усмехнулась:

— А потом я сидела в автобусе и думала – а ведь это они потеряли, а не я. Потеряли возможность видеть, как я расту, как рисую свои первые картины, как поступаю в училище… А ты – ты всё это время была рядом. Это ведь ты настоящая мама, а не та, которая меня родила.

Я молчала, потому что говорить не могла – ком в горле мешал.

— Помнишь тот день, когда ты меня нашла? – вдруг спросила она.

— Конечно.

— Я ведь помню больше, чем говорила. Помню, как меня вывели из машины, сказали подождать… Я просидела там почти сутки, пока ты не пришла.

Она встала, подошла к окну:

— Знаешь, что я поняла? Иногда люди уходят из твоей жизни, чтобы в ней появились другие – настоящие.

Через два года Соня организовала свою первую персональную выставку. Я приехала в город, нарядная и взволнованная, с букетом полевых цветов – её любимых.

Галерея была полна людей. Модно одетые женщины, мужчины в дорогих костюмах, художники с бородками – все обсуждали картины моей девочки. А я ходила от работы к работе, и сердце готово было выпрыгнуть от гордости.

— А вот и главная героиня дня! – раздался голос за спиной.

Я обернулась – седой мужчина в твидовом пиджаке протягивал руку:

— Вы ведь мама Софии? Я её преподаватель живописи. Знаете, у вашей дочери удивительный талант – она видит душу вещей.

«Моя дочь» – как же хорошо это звучало!

— Мам! – Соня пробиралась ко мне через толпу. – Идём, хочу тебе кое-что показать.

Она подвела меня к большой картине в глубине зала. Я застыла.

На картине я увидела нашу старую дорогу — ту самую, разбитую, с колеями от тракторов. Огромный дуб, который мы всегда называли «дедушкой», раскинул свои узловатые ветви. А под ним — две фигурки: я, с авоськами наперевес (господи, она даже мой нелепый зеленый плащ не забыла нарисовать!), и крошечная Сонька в той самой синей курточке. Мы держимся за руки, а вокруг танцуют рыжие листья. И знаете, что самое удивительное? Откуда-то сверху, прямо через серые тучи, бьет золотой луч света — прямо как тогда, в тот день. Я этого даже не помнила, а она… она запомнила.

— Это называется «Встреча», – тихо сказала Соня. – Нравится?

Я смотрела на картину, и вся наша жизнь проносилась перед глазами – первые шаги, первые радости и обиды, взлёты и падения, ссоры и примирения… Двадцать пять лет, промелькнувшие как один день.

— Спасибо, – прошептала я.

— Это тебе спасибо, – она крепко обняла меня. – За всё.

Вечером мы сидели в её съёмной квартире, пили чай с тортом и говорили обо всём на свете. На стене висела фотография Барсика – его не стало прошлой зимой, тихо и спокойно, во сне.

— Кстати, – Соня вдруг засуетилась, – у меня для тебя новость. Помнишь, я говорила про художественную студию в нашем селе?

Я кивнула.

— Так вот, я подала заявку на грант. И… – она выдержала паузу, – мне его одобрили! Представляешь? Теперь у нас будет своя студия!

— В нашем селе? – не поверила я.

— А что такого? – она пожала плечами. – Там тоже дети растут. И им тоже нужно искусство. Да и потом… – она хитро прищурилась, – кто-то же должен присматривать за тобой на старости лет.

— Ах ты! – я шутливо замахнулась на неё полотенцем.

Она со смехом увернулась:

— Вот только сначала нужно будет немного отремонтировать дом. А то крыльцо совсем прохудилось…

— И забор покосился, – подхватила я.

— И сад зарос…

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Впереди было столько планов, столько надежд!

А картина «Встреча» теперь висит у нас в гостиной. И каждый раз, когда я смотрю на неё, думаю: как удивительно устроена жизнь – иногда нужно просто не пройти мимо, чтобы обрести самое главное.

Ты можешь стать моей мамой хотя бы на один день? – с надеждой спросил мальчик

Школьный актовый зал гудел от детских голосов. Костя сидел в самом дальнем углу, теребя рукав потёртого свитера – единственного приличного, что нашлось в его шкафу. Праздник осени в начальной школе всегда собирал много родителей-волонтёров, и сегодня было не исключение.

Вокруг царила праздничная суматоха – мамы в осенних пальто сновали туда-сюда с подносами домашней выпечки, развешивали на стенах гирлянды из кленовых листьев. То одна, то другая останавливалась, чтобы чмокнуть своего ребёнка в макушку или заботливо поправить сбившийся шарфик.

Костя опустил глаза в пол, но предательский взгляд снова и снова возвращался к этим счастливым лицам – раскрасневшимся от беготни детям, их улыбающимся мамам, то и дело обнимающим своих чад. Тётя Нина, у которой он жил последние три года, конечно, не пришла – «слишком занята на работе». Как всегда.

Костя уже привык к её вечной занятости и равнодушным взглядам, но сегодня почему-то было особенно больно.

– Ольга Сергеевна, спасибо, что пришли помочь! – раздался голос Марии Петровны, их классной руководительницы. – Вы так выручили нас с оформлением!

Костя поднял глаза. Высокая женщина в тёплом бордовом свитере раскладывала на столе какие-то поделки. У неё были добрые карие глаза и мягкая улыбка, от которой вокруг глаз собирались лучики морщинок. Что-то в ней притягивало взгляд – может, плавные движения рук, когда она поправляла экспозицию, или то, как она терпеливо выслушивала каждого подбегающего к ней ребёнка.

Мальчик сам не заметил, как встал со своего места и медленно двинулся к столу с поделками. Ноги словно сами несли его. Ольга как раз наклонилась, чтобы поднять упавшую бумажную птичку, когда он остановился рядом.

– Здравствуйте, – тихо произнёс Костя, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

Она повернулась к нему, и её улыбка стала ещё теплее: – Здравствуй! Ты тоже участвуешь в выставке?

Костя помотал головой, не в силах оторвать взгляд от её лица. Слова вырвались сами собой, прежде чем он успел их обдумать: – Ты… вы можете стать моей мамой хотя бы на один день?

Повисла тишина. Ольга застыла с бумажной птичкой в руках, и Костя увидел, как дрогнули её пальцы. В этот момент он готов был провалиться сквозь землю от стыда, но что-то удерживало его на месте – может быть, отчаянная надежда или то, как мягко смотрели на него эти карие глаза.

Ольга почувствовала, как перехватило дыхание. Детская просьба, такая простая и бесхитростная, словно острым ножом полоснула по старым шрамам в душе. Пять лет назад она потеряла своего единственного сына – забрал проклятый лейкоз. С тех пор она старательно обходила стороной всё, что могло напомнить о материнстве. А теперь этот мальчик с глазами, полными надежды…

– Я… – начала она, но голос предательски дрогнул.

– Костя! – раздался встревоженный голос Марии Петровны. Учительница уже спешила к ним, на ходу поправляя очки. – Прошу прощения, Ольга Сергеевна. Костя у нас… – она замялась, подбирая слова, – особенный мальчик.

Но Костя уже пятился назад, его лицо залила краска стыда. В глазах заблестели слёзы.

– Простите, – пробормотал он. – Я не хотел… Я пойду.

– Подожди! – Ольга сама не ожидала, что её голос прозвучит так громко. Несколько родителей обернулись в их сторону. – Подожди, пожалуйста.

Она присела на корточки, чтобы оказаться вровень с мальчиком. Его плечи были напряжены, словно он готовился принять удар.

– Мария Петровна, – Ольга подняла глаза на учительницу, – можно нам поговорить? Втроём?

Через пять минут они уже сидели в пустом классе. Солнечные лучи косо падали через большие окна, рисуя на стене причудливые тени от кленовых листьев за окном. Костя сжался на стуле, стараясь казаться как можно меньше.

– Костя живёт с тётей, – тихо объясняла Мария Петровна. – Его мама… она не смогла о нём заботиться. А тётя… – она покачала головой, – работает сутками. Мальчик практически всё время один.

Ольга смотрела на Костю, который упорно разглядывал свои потёртые кроссовки. Её сердце сжималось от того, каким потерянным он выглядел.

– А что если… – она сделала глубокий вдох, – что если мы правда проведём вместе один день? В эти выходные?

Костя резко поднял голову, его глаза расширились от удивления и недоверия.

– Правда? – прошептал он. – Вы не шутите?

– Нет, не шучу, – Ольга почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. – Конечно, нам нужно разрешение твоей тёти и…

– Я поговорю с ней, – быстро вставила Мария Петровна. – Думаю, она будет только рада, если кто-то проведёт время с Костей. Ольга Сергеевна, вы уверены?

Уверена ли она? Нет. Ни капли. Это безумие могло разбередить старые раны, могло принести новую боль. Но когда она смотрела в эти полные надежды глаза…

Улыбка, которая озарила лицо Кости, была ярче всех осенних гирлянд в актовом зале.

Суббота выдалась на удивление тёплой для середины октября. Ольга нервно поправила воротник пальто, поглядывая на часы. Без пяти десять. Они договорились встретиться у входа в парк в десять утра. Она пришла на двадцать минут раньше – волнение не давало усидеть дома.

– Ольга Сергеевна! – звонкий голос разрезал утреннюю тишину.

Костя бежал по аллее, размахивая руками. На нём была та же потёртая куртка, но шея заботливо укутана новеньким шарфом.

– Здравствуй, Костя, – улыбнулась она, отмечая раскрасневшиеся от бега щёки мальчика. – А где твоя тётя?

– Она на работе, – выпалил Костя, переводя дыхание. – Сказала, что у неё срочный вызов. Но я сам дошёл, тут близко!

Ольга нахмурилась. Отпустить восьмилетнего ребёнка одного…

– Я почти каждый день сам хожу, – словно прочитав её мысли, поспешно добавил Костя. – И в школу, и в магазин. Я умею через дорогу переходить!

Что-то больно кольнуло в груди. Ольга присела перед ним на корточки, поправляя съехавший набок шарф: – Красивый шарф. Новый?

– Да! – просиял мальчик. – Мария Петровна подарила. Сказала, что осенью нужно тепло одеваться.

«Спасибо вам, Мария Петровна,» – мысленно произнесла Ольга. Вслух же сказала: – Ну что, какие у тебя планы на наш день?

Костя вдруг стушевался, опустил глаза: – А… а что обычно делают мамы с детьми?

От этого простого вопроса защемило сердце. Ольга на мгновение прикрыла глаза, вспоминая. Что они делали с Димой? Её маленький сын обожал…

– Знаешь что? – она легонько коснулась плеча мальчика. – Когда-то мой… один мальчик очень любил кормить уток в пруду. А потом мы всегда шли пить горячий шоколад и делились секретами. Как тебе такой план?

– А можно? – Костины глаза загорелись. – Правда можно? У меня даже хлеб есть! – он похлопал по карману куртки. – Я с утра взял, думал, вдруг пригодится…

Ольга почувствовала, как к горлу подступает ком. Этот маленький человек, который заранее приготовил хлеб, надеясь на чудо…

– Конечно можно, – она выпрямилась и протянула руку. – Пойдём?

Они медленно пошли по аллее, усыпанной жёлтыми листьями. Костя то и дело подпрыгивал, наступая на особенно хрустящие листья, но руку не отпускал. И с каждым шагом его ладошка становилась всё теплее.

У пруда было тихо – только утки негромко переговаривались между собой, рассекая гладкую поверхность воды. Солнце уже поднялось выше, и его лучи искрились в мелкой ряби. Костя достал из кармана бережно завёрнутый в салфетку хлеб и теперь старательно крошил его на маленькие кусочки.

– Вот так, правильно, – одобрительно кивнула Ольга. – Маленькими кусочками им удобнее.

– А вы… ты… – Костя запнулся, не зная, как правильно обращаться, – а как лучше говорить?

– Можешь называть меня тётей Олей, – мягко подсказала она, присаживаясь рядом с ним на скамейку.

Костя покачал головой: – Не хочу тётей. У меня уже есть тётя. Она… – он замолчал, сосредоточенно глядя на хлеб в руках.

– И какая она, твоя тётя? – осторожно спросила Ольга.

– Она не злая, – торопливо сказал мальчик. – Просто… просто ей некогда. И она не любит, когда я дома. Говорит, что от меня много шума. Но я стараюсь тихо! Правда! – он поднял глаза на Ольгу, словно ища подтверждения, что ему верят.

– Знаешь, – Ольга протянула руку и стряхнула прилипший к его куртке жёлтый лист, – иногда взрослые говорят такие вещи не потому, что это правда, а потому, что им самим тяжело.

К ним подплыла пара уток, и Костя начал бросать им крошки, задумчиво наблюдая, как птицы подхватывают хлеб с воды.

– А моя мама… – он запнулся, – она просто ушла. Тётя говорит, что она была слишком молодая, чтобы быть мамой. Но другие мамы тоже молодые, а они не уходят, – в его голосе звучала детская обида пополам с недоумением.

У Ольги перехватило дыхание. Она украдкой разглядывала мальчика – как он сутулится на скамейке, машинально теребит рукав куртки, как пытается казаться взрослым и сильным. Но детские плечи не созданы для такой ноши, и сердце сжималось от этого зрелища.

– Можно я тебе что-то расскажу? – тихо спросила она. Костя кивнул, не отрывая взгляда от уток. – У меня был сын. Его звали Дима. Он тоже любил кормить уток… и строить крепости из подушек… и терпеть не мог манную кашу.

Теперь Костя смотрел на неё во все глаза: – А где он сейчас?

– Он умер. Пять лет назад. Ему было столько же лет, сколько тебе сейчас.

– Из-за болезни? – шёпотом спросил Костя.

– Да, малыш. Из-за болезни.

Они помолчали. Утки, подобрав все крошки, неторопливо уплыли к другому берегу. Вдруг Костя придвинулся ближе и осторожно положил свою ладошку на её руку:

– А знаешь что? Может, это он тебя ко мне послал? Чтобы ты не была совсем одна, а я… чтобы у меня была мама. Хотя бы сегодня.

Ольга почувствовала, как по щеке покатилась слеза. Она быстро смахнула её, но Костя заметил.

– Не плачь, – сказал он с той особенной серьёзностью, которая бывает только у детей, – хочешь, я тебе ещё хлебушка дам? Для уток?

И она рассмеялась сквозь слёзы, притягивая его к себе за плечи: – Спасибо, Костенька. Ты очень добрый мальчик.

– Это потому что сегодня у меня есть мама, – просто ответил он, прижимаясь к её боку. – А куда мы пойдём дальше?

В маленькой кофейне пахло корицей и ванилью. Они устроились у окна, за столиком, накрытым клетчатой скатертью. Костя с любопытством осматривался – он явно никогда раньше не бывал в таких местах.

– Два горячих шоколада, – сказала Ольга молоденькой официантке. – И, пожалуй… – она взглянула на Костю, – что бы ты хотел к шоколаду?

– А… а можно? – он растерянно заморгал.

– Конечно можно. Смотри, вот пирожные, вот круассаны…

– Я не знаю, – прошептал Костя. – Я такого никогда не ел.

Ольга почувствовала, как что-то кольнуло в груди. – Тогда давай попробуем разное? – предложила она. – Нам, пожалуйста, один черничный круассан и одно пирожное с клубникой. Можно разрезать пополам?

Когда официантка отошла, Костя придвинулся ближе: – А правда, что в кафе нужно сидеть прямо и… и салфетку на колени класть? – спросил он шёпотом.

– Кто тебе это сказал?

– В книжке читал, – он немного смутился. – Я много читаю. Когда дома один… ну, чтобы не скучно было.

– А что ты любишь читать? – Ольга подвинула к нему только что принесённый горячий шоколад с шапкой взбитых сливок.

Костины глаза загорелись: – Про приключения! И про животных. Знаете… знаешь, а я однажды кошку нашёл. Совсем маленькую. Хотел оставить, но тётя сказала – нельзя…

Он осторожно обхватил большую чашку обеими руками, подул на пар. А потом сделал глоток и замер с таким выражением блаженства на лице, что Ольга не смогла сдержать улыбку.

– Вкусно?

– Очень! – он облизнул шоколадные усы. – Лучше, чем какао из пакетика.

– Ты сам себе какао делаешь?

– Ага. И ужин тоже, – он пожал плечами с недетской деловитостью. – Тётя поздно приходит, а мне рано спать. Я умею макароны варить и яичницу жарить. Только она часто подгорает… – он виновато улыбнулся.

Ольга смотрела, как он старательно разрезает круассан на маленькие кусочки, пытаясь не накрошить на стол, и чувствовала, как в груди растёт что-то большое и тёплое, похожее на решимость.

– А хочешь, я научу тебя делать настоящий горячий шоколад? – вдруг предложила она. – Можно и дома такой приготовить. Нужно только молоко, шоколад и…

– Правда научишь? – перебил он с восторгом. Но тут же осёкся, и лицо его погрустнело. – А… а когда? Ведь сегодня только один день…

– Ну, – Ольга помедлила, собираясь с мыслями, – а что если… что если не только сегодня? Что если мы могли бы видеться иногда? Например, по выходным?

Костя замер с недоеденным кусочком круассана в руке. В его глазах промелькнуло столько эмоций сразу – надежда, недоверие, радость и страх.

– Ты правда… правда хочешь со мной видеться? – прошептал он. – Не потому, что тебя попросили?

– Правда, – твёрдо сказала она. – Очень хочу. Если ты, конечно, тоже хочешь.

Вместо ответа Костя вдруг вскочил со своего места и крепко обнял её. От его макушки пахло осенним ветром и почему-то яблоками.

– Значит, решено, – прошептала Ольга, обнимая его в ответ. – А теперь давай попробуем это клубничное пирожное. По-моему, оно уже заждалось.

Вечер подкрался незаметно. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в нежно-розовые тона, когда они подошли к дому, где жил Костя. Обычная пятиэтажка – облупившаяся краска, старые качели во дворе, скамейка с облезшей спинкой. Ольга почувствовала, как мальчик крепче сжал её руку.

– Тётя, наверное, уже дома, – сказал он тихо, замедляя шаг. – У неё сегодня короткая смена…

В его голосе звучала такая неприкрытая тоска, что у Ольги защемило сердце. День пролетел как одно мгновение – они ещё погуляли в парке после кафе, кормили голубей, говорили обо всём на свете. Костя рассказывал ей о школе, о книгах, которые прочитал, о своих мечтах. Таких простых, детских – завести котёнка, научиться кататься на велосипеде, попробовать испечь настоящий торт…

– Подожди, – Ольга остановилась и присела перед ним на корточки. – Помнишь, что я сказала в кафе? Про выходные?

Костя кивнул, но в глазах всё равно читалось сомнение: – А вдруг… вдруг тётя не разрешит?

– Я поговорю с ней. И с Марией Петровной. Мы что-нибудь придумаем, обещаю.

– Честно-честно? – он внимательно посмотрел ей в глаза, словно пытаясь найти там подтверждение её слов.

– Честно-честно. Знаешь, – она мягко улыбнулась, – я ведь тоже не хочу, чтобы этот день был последним.

Вдруг наверху хлопнуло окно. – Костя! – раздался женский голос. – Ты где ходишь? Уже темнеет!

Мальчик вздрогнул: – Это тётя… Мне пора.

Но вместо того чтобы бежать к подъезду, он вдруг порывисто обнял Ольгу: – Спасибо, что была моей мамой сегодня, – прошептал он ей на ухо. – Это был самый лучший день.

Ольга крепко обняла его в ответ, чувствуя, как предательски щиплет в глазах: – Знаешь что? Ты тоже подарил мне самый лучший день. И это только начало, слышишь?

Костя отстранился, улыбнулся – впервые за весь день по-настоящему счастливой улыбкой: – Я буду ждать. Каждые выходные.

– Костя! – снова раздалось сверху.

– Беги, – Ольга легонько подтолкнула его к подъезду. – До встречи в следующую субботу.

Она смотрела, как он взбегает по ступенькам, то и дело оборачиваясь и маша ей рукой. А когда за ним закрылась дверь подъезда, ещё долго стояла, глядя на освещённые окна.

Внезапно она поняла, что впервые за пять лет думает о Диме без острой боли в сердце. Словно её сын и правда послал ей этого маленького мальчика – чтобы исцелить, чтобы напомнить, как это – быть мамой, любить и быть любимой.

«Спасибо, сынок,» – прошептала она, глядя в темнеющее небо.

А потом достала телефон и набрала номер Марии Петровны. Предстоял серьёзный разговор о будущем – её и Кости. Потому что иногда один день может изменить целую жизнь. Или две жизни.

И уже через месяц в квартире Ольги появится новая комната – с книжными полками, игрушечным котёнком на подушке и самым настоящим велосипедом. Потому что мечты должны сбываться. Особенно если в них верят вдвоём.