Что вы крутитесь вокруг него? С ребёнком на шее
— Мам, к тебе тут какая-то женщина приходила… — голос невестки в телефонной трубке звучал озадаченно. — Пожилая такая, всё настаивала на встрече с тобой. Я сказала, что ты у врача, так она обещала вернуться.
Вера Андреевна нахмурилась, машинально поправляя очки на переносице. К шестому десятку лет Вера Андреевна выстроила свою жизнь, как часовой механизм – безупречный в своей предсказуемости. Подъем в семь, полчаса с гантелями перед зеркалом, неспешный маршрут по парковым дорожкам, где каждая скамейка знакома до последней трещинки. После обеда – романы Тургенева или свежий номер «Науки и жизни», а по четвергам – чаепития с Маргаритой Павловной и Зинаидой, её старыми подругами по педучилищу. Любые вторжения в этот выверенный ритм вызывали у неё почти физический дискомфорт.
– Хоть имя-то своё назвала? – Вера Андреевна опустилась в потёртое кресло, то самое, что когда-то перевезла из родительской квартиры.
– Нет, представляете? Только твердила про какое-то общее прошлое. И ещё про срочность какую-то… – голос невестки в трубке звучал растерянно.
В глубине сознания забрезжило что-то смутное, будто тень промелькнула по краю зрения. Вера Андреевна тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли.
– Ну что ж, Леночка… Раз такое дело – пусть звонит. Запиши ей мой номер, если объявится.
Телефонная трубка легла на рычаг с тихим щелчком. За окном октябрь раскрашивал мир в свои любимые цвета – охру и золото. Листья плыли по воздуху, как маленькие солнца, и Вера Андреевна невольно залюбовалась этой природной акварелью. Такой яркой осени она не помнила, кажется, со времён своей молодости.
Телефон зазвонил через три дня.
— Вера? Вера Андреевна? — голос в трубке был старческим, надтреснутым. — Это Анна Петровна… Вы, наверное, не помните…
И тут её как молнией ударило. Анна Петровна. Мать Коли. Тридцать лет прошло, а голос всё тот же — властный, требовательный, несмотря на возраст.
— Помню, — коротко ответила Вера Андреевна, чувствуя, как пересохло в горле.— Нам нужно встретиться, — в голосе зазвучали просительные нотки. — Очень нужно, Верочка. Это касается Коли…
Вера Андреевна прикрыла глаза. Перед внутренним взором, словно кадры старой кинохроники, замелькали картинки прошлого: солнечный двор, скамейка под тополем, стружки, завивающиеся из-под ножа, улыбающееся лицо Коли…
— Хорошо, — услышала она свой голос, будто со стороны. — Давайте встретимся.
Они договорились увидеться в небольшом кафе недалеко от дома Веры Андреевны. Всю ночь она не могла уснуть, ворочалась с боку на бок, а перед глазами всё стояло то лето, далёкий восемьдесят девятый год.
…Серёжке тогда было десять. Тихий, задумчивый мальчик, больше любивший книжки, чем беготню с другими детьми. Вера, тогда ещё просто Вера, часто любовалась, глядя, как он сидит один на балконе с очередной книжкой, пока другие мальчишки гоняли мяч во дворе.
А потом что-то изменилось. Серёжка стал задерживаться на улице, приходил домой возбуждённый, с блестящими глазами. Однажды принёс маленькую деревянную фигурку — неуклюже вырезанного медвежонка.
— Это дядя Коля научил! — похвастался он. — Он во дворе сидит, на скамейке. Такие классные штуки делает из дерева!
Вера насторожилась:
— Какой ещё дядя Коля?
— Он хороший! — горячо заверил Серёжка. — Показал мне, как правильно нож держать, чтобы не порезаться. Говорит, у меня талант!
В тот же вечер Вера пошла во двор. На скамейке под разросшимся тополем сидел мужчина лет тридцати. Перед ним на газете лежали деревянные стружки и недоделанная фигурка. В руках поблёскивал небольшой нож.
— Простите за беспокойство, — Вера сделала несколько шагов к скамейке, чувствуя, как под ногами похрустывают древесные стружки. — Вы ведь тот самый мастер, дядя Коля?
Незнакомец медленно повернулся, и Вера невольно задержала дыхание — такие необычные у него были глаза: светлые-светлые, будто весеннее небо в мартовский полдень. По левой щеке змеилась тонкая ниточка старого шрама, а правая нога лежала на скамейке под странным углом — последствия какой-то травмы.
— Здравствуйте, — ответил он, слегка смутившись. — Вы мама Серёжи? Простите, если что не так… Просто мальчик заинтересовался, а я люблю детей учить. У меня и разрешение есть, я в Доме пионеров кружок веду…
Он засуетился, пытаясь достать из кармана какие-то документы, но Вера остановила его жестом:
Так началось их знакомство. Коля оказался удивительным человеком — тихим, скромным, но с какой-то внутренней силой и достоинством. Он рассказывал о резьбе по дереву с такой любовью и знанием, что невозможно было не заслушаться.
Постепенно их разговоры стали выходить за рамки обсуждения Серёжкиных успехов. Они говорили обо всём: о книгах, о жизни, о мечтах. Коля жил с матерью, работал в Доме пионеров, вёл кружок резьбы по дереву. Увечье получил в армии, но не любил об этом рассказывать.
Вера ловила себя на том, что всё чаще думает о нём, ждёт вечерних разговоров на скамейке под тополем. Нет, она не влюбилась — после развода с мужем твёрдо решила посвятить себя только сыну. Но в Коле было что-то… какая-то щемящая родственность души, которая притягивала её.
А потом всё рухнуло.
Анна Петровна появилась внезапно, как гром среди ясного неба. Высокая, прямая, как струна, несмотря на возраст, она буквально налетела на Веру во дворе.
— Что вам нужно от моего сына? — спросила она без предисловий. — Что вы крутитесь вокруг него? С ребёнком на шее… Небось, решили, что калека — лёгкая добыча?
— Что вы такое говорите? — задохнулась от возмущения Вера.
— А то! — отрезала Анна Петровна. — Нечего тут… Коля и так настрадался, а тут вы со своими… планами!
Через неделю они переехали. Просто исчезли — быстро и бесследно, как будто их никогда и не было. Серёжка плакал, требовал найти дядю Колю, но Вера не стала. Гордость не позволила.
А теперь, спустя тридцать лет, прошлое снова стучалось в её дверь…
Анна Петровна уже ждала в кафе — всё такая же прямая, несмотря на годы, только совсем седая теперь. Вера Андреевна на мгновение заколебалась у входа, но потом решительно толкнула дверь.
— Здравствуйте, — сказала она, присаживаясь за столик.
Старуха впилась в неё цепким взглядом:
— Совсем не изменилась… Только седина в волосах.
Вера Андреевна промолчала. Что тут скажешь? Время никого не щадит.
— Кофе будете? — спросила она, подзывая официантку.
— Нет, — Анна Петровна покачала головой. — Мне нельзя… Давление. Чаю, если можно.
Они молчали, пока официантка расставляла чашки. Наконец Анна Петровна заговорила, и голос её дрогнул:
— Коле плохо, Вера… Совсем плохо.
Вера Андреевна почувствовала, как что-то сжалось в груди.
— Что с ним?
— Инсульт был, полгода назад. Правая сторона почти не работает… А тут ещё и с сердцем проблемы начались.
Она помолчала, крутя в руках чайную ложечку.
— Знаете, он ведь так и не женился. Были попытки… Но не сложилось. А теперь вот… — она резко подняла глаза. — Он вас не забыл, Вера. Все эти годы…
— Зачем вы мне это говорите? — тихо спросила Вера Андреевна.
— Затем, что я старая дура! — вдруг выпалила Анна Петровна. — Думала, счастье его берегу, а только жизнь сломала. И свою, и его…
Она достала из сумки смятый носовой платок, промокнула глаза.
— Вы не подумайте, я не навязываюсь. Просто… может, навестите его? Он в больнице сейчас, в кардиологии. Врачи говорят — депрессия тяжёлая, ни с кем говорить не хочет. А вас всё вспоминает…
Вера Андреевна смотрела в окно, на мокрый от дождя асфальт. Перед глазами снова всплыло то лето — жаркое, пыльное, счастливое. Вот Коля показывает Серёжке, как правильно держать нож при резьбе. Вот они сидят на скамейке, говорят о чём-то, и в глазах у него такое… понимание, что словами не передать.
— Я не могу, — сказала она наконец.
— Но почему?! — Анна Петровна подалась вперёд. — Вера, прошу вас! Он же…
— Потому что прошло тридцать лет, — перебила её Вера Андреевна. — Потому что мы уже не те люди. Потому что нельзя войти дважды в одну реку.
— Но…
— Послушайте, — Вера Андреевна вздохнула. — Я понимаю ваши чувства. Правда понимаю. Но чего вы ждёте? Что я приду, и всё станет как прежде? Что мы начнем с того места, где остановились тридцать лет назад?
Она покачала головой:
— Так не бывает, Анна Петровна. Мы изменились. Я изменилась. У меня своя жизнь, свои проблемы… Мне шестьдесят лет, и я едва справляюсь с тем, что есть.
— Но он любит вас! — почти выкрикнула старуха.
— Нет, — мягко возразила Вера Андреевна. — Он любит воспоминание. Образ молодой женщины, которой давно нет. А я… я даже не знаю, кто он сейчас. И он не знает меня.
Она помолчала, собираясь с мыслями:
— Знаете, что я поняла за эти годы? Нельзя строить отношения из жалости или чувства долга. Это не приносит счастья — ни тому, ни другому. А сейчас речь идёт именно об этом, разве нет? Вы хотите, чтобы я пришла и… что? Стала его опорой? Сиделкой? Утешением?
Анна Петровна молчала, опустив голову.
— Я не смогу этого сделать, — твёрдо сказала Вера Андреевна. — Не потому, что не хочу помочь. А потому что это нечестно — и по отношению к нему, и по отношению к себе. Мы не можем вернуть прошлое, как бы ни хотели.
За окном усилился дождь, капли барабанили по стеклу, создавая причудливый узор. Анна Петровна сидела, безвольно опустив плечи, и казалась очень старой и беспомощной.
— Я понимаю, — прошептала она наконец. — Понимаю… Простите меня, Вера. За всё простите.
Она тяжело поднялась, опираясь на трость:
— Знаете, что самое страшное? Что вы правы. Во всём правы. А я… я просто старая эгоистка, которая хочет искупить свою вину чужими руками.
Вера Андреевна проводила её до дверей. Они стояли под козырьком кафе, глядя на дождь.
— Береги себя, — вдруг сказала Анна Петровна, перейдя на «ты». — И… прости меня ещё раз.
Она шагнула под дождь, и её фигура быстро растворилась в сером мареве.
Домой Вера Андреевна шла пешком, несмотря на дождь. Хотелось проветрить голову, разложить по полочкам спутанные мысли и чувства. Зонт она держала машинально, почти не замечая, как холодные капли попадают на туфли и чулки.
У подъезда её встретила соседка, Марья Степановна, со своей вечной корзинкой для магазина.
— Вера! А я думала, ты дома… Звонила тебе час назад, чайку попить зайти хотела.
— Извини, Маша, дела были.
— Да какие у нас теперь дела? — махнула рукой соседка. — Разве что в поликлинику сходить или с внуками посидеть…
Вера Андреевна слабо улыбнулась, но ничего не ответила. Поднявшись в квартиру, она первым делом сбросила промокшие туфли и поставила чайник.
В кухне было сумрачно — тучи за окном сгустились, превратив день в ранний вечер. Она не стала включать свет, так и сидела в полутьме, прихлёбывая горячий чай и глядя, как по стеклу сбегают дождевые струйки.
Серёжка позвонил около семи, будто почувствовал что-то:
— Мам, ты как? Лена сказала, ты куда-то уходила…
— Всё хорошо, сынок. Правда хорошо.
— Точно? Голос какой-то странный…
Она улыбнулась в трубку. Вот ведь, совсем взрослый мужчина, своих детей растит, а всё чувствует материнское настроение, как в детстве.
— Знаешь, — сказала она вдруг, — а помнишь дядю Колю? Ну, того, что тебя резьбе по дереву учил?
В трубке повисла пауза.
— Помню, — наконец отозвался сын. — Ещё бы не помнить! Я ведь потом долго переживал, куда он пропал. Даже пытался его найти, когда подрос.
— Правда? — удивилась Вера Андреевна. — Ты мне не говорил…
— Да как-то… — он замялся. — Знаешь, мам, я ведь тогда всё понимал. Ну, или думал, что понимал. Видел, как вы разговариваете, как ты улыбаешься… А потом вы перестали встречаться, и ты так погрустнела. Я решил — это из-за меня что-то случилось.
— Ну что ты, глупенький, — прошептала она, чувствуя, как щиплет в глазах.
— А доску ту, помнишь? Которую мы с ним для тебя вырезали?
— Помню… Она и сейчас где-то на антресолях лежит.
— Правда? — в голосе сына мелькнуло удивление. — Столько лет прошло…
— Столько лет, — эхом отозвалась она.
Когда они попрощались, Вера Андреевна долго сидела в темноте, обхватив руками остывшую чашку. Потом встала, подошла к старому серванту и открыла дверцу. На нижней полке, за стопкой старых журналов, лежала деревянная доска для разделки хлеба — неумело, но старательно вырезанная детскими руками. По краю шёл незатейливый узор из листьев и цветов, а в углу были криво вырезаны буквы: «Маме от Серёжи».
Она провела пальцем по шершавой поверхности, по знакомым завиткам узора. Вспомнила, как Коля направлял Серёжкину руку с ножом, как терпеливо объяснял, где нажать сильнее, где слабее…
Что бы изменилось, встреться они тогда с его матерью? Поговори спокойно, объясни, что ничего не требуешь, не претендуешь… Может, всё сложилось бы иначе?
Но тогда — это тогда. А сейчас — это сейчас.
Она бережно положила доску на место и закрыла дверцу серванта. В конце концов, каждому из нас приходится делать выбор. И самое важное — быть честным с собой.
За окном постепенно темнело. Дождь утих, оставив после себя мокрые дорожки на стекле и запах мокрой листвы. Где-то вдалеке мигал фонарь, отбрасывая на стену причудливые тени.
Вера Андреевна подошла к окну. В свете фонарей блестел мокрый асфальт, на скамейке под старым тополем (надо же, до сих пор стоит!) сидела парочка, укрывшись одним зонтом. Они о чём-то говорили, склонив друг к другу головы, и со стороны казалось — весь мир для них сейчас сосредоточился на этой мокрой скамейке под жёлтым кругом фонаря.
Она смотрела на них и думала о том, что жизнь — странная штука. Иногда она дарит нам встречи, которые могли бы изменить всё. А иногда… иногда правильнее оставить эти встречи в прошлом, сохранив в памяти, как засушенный цветок между страниц старой книги — немного выцветший, но всё ещё прекрасный.
Вера Андреевна улыбнулась своим мыслям и задёрнула шторы. Завтра будет новый день. А значит, нужно заварить свежий чай, позвонить подруге, сходить на прогулку в парк… Жить дальше.
Потому что иногда самое большое мужество — это умение отпускать прошлое, не давая ему властвовать над настоящим. Даже если это больно. Даже если хочется оглянуться назад.
Из приоткрытой форточки потянуло свежестью. Где-то вдалеке прогремел последний осенний гром, и в воздухе разлился густой запах мокрой листвы и приближающейся зимы.
Подарок от свекрови на Новый год
Звонок в дверь прозвучал как спасение. На пороге стояла Галина Петровна — в наспех накинутом пальто поверх домашнего платья, с растрепанными седыми волосами. Соседка позвонила ей, услышав крики и грохот.
— Так, — она окинула взглядом разгромленную кухню, испуганные лица детей, бледную Марину. — Дмитрий Сергеевич, а ну-ка марш в спальню. Проспись.
— Мам, ты чего приехала? — Дмитрий попытался выпрямиться, но только пошатнулся. — Я тут сам…
— Вижу я, как ты сам, — отрезала Галина Петровна. — Иди спать. Утром поговорим.
Она повернулась к невестке:
— Мариночка, постели мне в гостиной. Останусь у вас.
Ночь прошла тревожно. Алиса несколько раз просыпалась с плачем, Костик ворочался, не в силах уснуть. Марина сидела на кухне, машинально протирая уже и так чистый стол. Галина Петровна молча заварила чай:
— Рассказывай.
И Марина рассказала. Про поездку в горы, про «только на одного денег хватило», про все эти годы унижений и страха. Свекровь слушала молча, только желваки на скулах ходили.
Утром Дмитрий проснулся поздно, с больной головой и смутными воспоминаниями о вчерашнем. Мать встретила его на кухне:
— Садись. Разговор есть.
Разговор вышел тяжелым. Галина Петровна говорила тихо, но каждое слово било как плеть:
— Значит так, сынок. Или ты сейчас же завязываешь с этим безобразием, или…
— Или что? — огрызнулся Дмитрий.
— Или пожалеешь, — просто сказала мать. — Очень пожалеешь.
Он только отмахнулся — выпил таблетку от головной боли и ушел собираться в свои горы. А на следующее утро действительно уехал, даже не попрощавшись с детьми.
Предновогодние дни тянулись бесконечно. Марина с детьми готовились к празднику — наряжали елку, которую принесла Галина Петровна, пекли имбирные пряники, развешивали гирлянды. Впервые за много лет в доме не чувствовалось напряжения, не нужно было бояться, что муж вернется пьяный и устроит скандал.
Тридцать первого декабря Галина Петровна приехала рано утром, с огромными сумками:
— Так, детки, будем готовить настоящий праздник!
Весь день они провели на кухне — резали салаты, запекали курицу, украшали торт. Алиса крутилась рядом, то и дело таская оливки из салата. Костик помогал бабушке чистить картошку, и впервые за долгое время на его лице появлялась улыбка.
Марина поймала себя на мысли, что чувствует облегчение от отсутствия мужа. Без него в доме словно стало легче дышать.
В одиннадцать вечера дети уже начали клевать носом, но упрямо боролись со сном — хотели дождаться курантов. Галина Петровна достала из сумки какой-то сверток:
— Подожди распаковывать. Когда часы двенадцать пробьют — тогда.
Последняя минута уходящего года тянулась бесконечно. По телевизору показывали Красную площадь, падал снег, а в углу мерцала огнями елка. В этот момент все казалось почти идеальным — уютная квартира, любимые дети, добрая свекровь…
Куранты начали отбивать полночь.
— С Новым годом! — закричала Алиса, подбрасывая вверх мишуру.
— С новым счастьем, — эхом отозвался Костик.
— Открывай, — Галина Петровна протянула сверток невестке.
Марина развернула бумагу и замерла. В руках она держала папку с документами. Дарственная на квартиру. На её имя.
— Но… как? Почему?
— Потому что эта квартира всегда была моей, — тихо сказала свекровь. — Я просто позволяла Димке думать, что она его. А теперь… — она взяла руки невестки в свои. — Теперь она твоя. Чтобы ты могла спокойно растить детей. Чтобы не боялась. Чтобы…
Она не договорила — Марина крепко обняла её, впервые за много лет позволяя себе разрыдаться.
За окном грохотали новогодние салюты, а в квартире на пятом этаже начиналась новая жизнь. Жизнь без страха. Жизнь, в которой впереди было столько всего неизведанного…
— А теперь, — Галина Петровна вытерла слезы, — теперь будем загадывать желания. И знаете что? Они обязательно сбудутся. Потому что мы теперь вместе. А вместе мы со всем справимся.
Первое января выдалось морозным и солнечным. Марина проснулась поздно — впервые за много лет она позволила себе просто валяться в постели, не вскакивая по будильнику.
Телефон разрывался от уведомлений. Дмитрий, узнав от матери про дарственную, засыпал её сообщениями из своего горнолыжного «рая»: «Что за бред?!», «Немедленно ответь!», «Это мой дом!», «Я подам в суд!»
К сообщениям прилагались голосовые — судя по заплетающейся речи, новогодняя ночь у него выдалась бурной. В последнем сообщении он пригрозил, что возьмет билет на ближайший рейс и приедет «разобраться».
— Мам, а что на завтрак? — заспанная Алиса заглянула в комнату, прижимая к груди потрепанного зайца.
— А что ты хочешь? — Марина улыбнулась, откладывая телефон. — Может, блинчики?
— С шоколадной пастой? — глаза дочери загорелись. — Правда можно?
Раньше Дмитрий устраивал скандал из-за каждой «неполезной» еды. Хотя сам мог прийти под утро, благоухая перегаром и дешевым парфюмом очередной «коллеги».
— Конечно можно, солнышко. Буди брата — будем завтракать.
Телефон зазвонил снова. На этот раз это была Галина Петровна.
— Мариночка, Димка звонил? — без предисловий спросила свекровь.
— Пишет. Угрожает приехать.
— Не приедет, — в голосе Галины Петровны прозвучала усмешка. — Я уже позвонила Сергею Ивановичу, нашему участковому. Если появится — сразу заявление подадим.
В трубке раздался характерный звук — пришло новое сообщение от Дмитрия. Марина открыла его и застыла — муж прислал фотографию какого-то документа.
— Мама, — она впервые назвала свекровь просто «мама», — а вы знаете, что у него есть доверенность на квартиру? Он прислал фото…
— Знаю, — спокойно ответила Галина Петровна. — Только она недействительна. Я её аннулировала еще в ноябре, когда начала готовить документы на дарственную. Пусть присылает что хочет — все бесполезно.
Снова пришло сообщение. На этот раз от какого-то незнакомого номера: «Марина, это Оксана. Прости… Дима сейчас не в себе. Пьет третьи сутки. Говорит, поедет разбираться. Я пыталась его остановить, но…»
— Мам, а что на завтрак? — в кухню заглянул заспанный Костик.
— Блинчики! — радостно объявила Алиса. — С шоколадкой!
Марина смотрела на детей и думала: как же они все это время жили в этом кошмаре? Как позволили себе и детям погрязнуть в этом болоте страха и унижений?
Пришло еще одно сообщение от мужа: «Я уже забронировал билет. Прилетаю седьмого. Готовься объясняться.»
Марина спокойно открыла мессенджер и набрала: «Дмитрий, квартира теперь моя. Все документы оформлены. Если появишься — подам заявление в полицию. Я больше не боюсь тебя.»
Потом заблокировала его номер, положила телефон и повернулась к детям:
— Ну что, кто поможет маме блинчики печь?
— Я! Я! — Алиса подпрыгивала от нетерпения.
— И я помогу, — Костик впервые за долгое время улыбнулся.
А за окном падал снег, укрывая город белым покрывалом. Где-то там, в горах, бесновался Дмитрий, строя планы мести. Но здесь, в маленькой уютной кухне, начиналась новая жизнь. Жизнь без страха.
Телефон зазвонил снова. Галина Петровна:
— Мариночка, собирайся. Поедем твои документы в порядок приводить. Заявление на алименты напишем, пока он там в горах прохлаждается. И к юристу заедем — пусть все проверит. А то мало ли что взбредет в голову моему бестолковому сыну…
И глядя на решительное лицо свекрови в видеозвонке, на притихших, но уже не испуганных детей, Марина вдруг почувствовала, как внутри разливается удивительное спокойствие. Впервые за долгие годы она не боялась будущего. Она его ждала.
В дверь позвонили. Марина вздрогнула, но это оказалась соседка:
— Мариночка, там это… муж твой внизу сидит. На лавочке. Еле на ногах держится, но в подъезд не заходит.
Марина подошла к окну. Действительно, Дмитрий сидел на заснеженной лавочке — помятый, небритый, с каким-то свертком в руках. Заметив её в окне, вскочил, что-то крикнул, размахивая руками.
— Мам, это папа? — Костик выглянул из-за её плеча. — Опять пьяный…
— Собирайтесь, — Марина отвернулась от окна. — Поедем к бабушке.
— А как мы выйдем? — испуганно спросила Алиса. — Он же там…
— Через другой вход, — Марина улыбнулась дочери. — Помнишь, как мы в прятки играли? Там есть второй выход, во двор.
Телефон завибрировал — пришло сообщение с незнакомого номера: «Выйди поговорить! Я все объясню! У меня подарки для детей…»
Марина молча удалила сообщение. Сколько раз он уже «все объяснял»? Сколько раз приносил подарки, клялся, что больше никогда… А потом все начиналось сначала.
Они благополучно вышли из подъезда с другой стороны дома и сели в такси. Дмитрий продолжал сидеть на лавочке, периодически прикладываясь к бутылке, спрятанной в бумажный пакет.
У Галины Петровны было тепло и уютно. Пахло пирогами, в углу мерцала огнями маленькая елочка, на столе красовался праздничный сервиз.
— А где мой оболтус? — спросила свекровь, помогая детям раздеться.
— У подъезда сидит, — Марина устало опустилась на стул. — Пьяный.
— Ясно, — Галина Петровна поджала губы. — Ну что ж, значит, будем действовать по плану Б.
— По какому плану?
— По такому, — свекровь достала из серванта папку с документами. — Я тут посоветовалась с юристом. Учитывая все обстоятельства — пьянство, угрозы, побои… Можем подавать на развод и ограничение родительских прав.
— Но как же…
— А вот так, — отрезала Галина Петровна. — Хватит. Насмотрелась я на ваше «счастье». Пусть катится к своей Оксане или кто там у него сейчас.
К вечеру, когда дети уже спали в бабушкиной спальне, пришло сообщение от соседки: Дмитрий все-таки ушел, но перед этим долго кричал под окнами, обещал «всем устроить веселую жизнь».
— Не бойся, — Галина Петровна обняла невестку за плечи. — Прорвемся. Ты теперь не одна.
Следующие недели слились в какой-то безумный калейдоскоп. Дмитрий появлялся то трезвый и виноватый, с цветами и подарками, то пьяный и агрессивный. Однажды попытался выломать дверь — приехала полиция. В другой раз караулил детей у школы — хорошо, что учительница вовремя заметила.
А потом случилось то, чего никто не ожидал. В компании, где работал Дмитрий, началась проверка. Всплыли махинации с документами, обнал, подставные фирмы… Он попытался свалить все на коллег, но та неожиданно проявила характер — предъявила записи разговоров, скриншоты переписок.
Дело запахло уголовной статьей. И Дмитрий… сбежал. Просто исчез, оставив записку матери: «Прости. Я все испортил. Не ищите меня.»
— Скатертью дорога, — сказала Галина Петровна, прочитав записку. — А мы будем жить дальше.
И они жили. Марина устроилась преподавать английский — сначала в языковую школу, потом открыла свои онлайн-курсы. Костик перестал бояться громких звуков и темноты. Алиса научилась улыбаться без опаски.
А через год, перебирая старые вещи, Марина нашла их свадебную фотографию. Посмотрела на счастливые лица молодоженов и вдруг поняла: она не чувствует ни боли, ни обиды. Только светлую грусть — по той девочке, которая верила в сказку. И благодарность — за то, что хватило сил из этой сказки выбраться.
Говорят, что любовь слепа. Но иногда настоящая любовь — это умение открыть глаза и сделать шаг. Решительный шаг в новую жизнь.
— Мам, — Алиса забралась к ней на колени, — а ты знаешь, что такое счастье?
— И что же? — улыбнулась Марина.
— Это когда не страшно. Когда можно смеяться громко-громко. Когда бабушка печет пироги, а ты читаешь нам сказки. Когда…
Она не договорила — в дверь позвонили. На пороге стояла Галина Петровна с огромным тортом:
— Ну что, девочки и мальчики, отметим годовщину нашей свободы?
И глядя на радостные лица детей, на умиротворенное лицо свекрови, Марина подумала: вот оно, настоящее счастье. Не в красивой сказке про принца, а в простых вещах — в детском смехе, в уютных вечерах, в возможности просто быть собой.
А где-то там, в большом городе, продолжал падать снег, укрывая прошлое белым покрывалом забвения. Но это уже не имело значения. Потому что главное было здесь и сейчас — в этой маленькой уютной квартире, где больше не было места страху.
Только любви. Настоящей любви — к себе, к детям, к жизни.
